Пламя Магдебурга
Шрифт:
Как они поведут себя в драке? Не струсят, не побегут? Драться с солдатами – это тебе не деревья валить. Нужно выделить тех, кто покрепче, и ставить их в первый ряд. Остальных держать про запас, чтобы в случае чего пришли на подмогу.
Вилли, Чеснок и Альф годятся на первую линию. Каспар, Петер Штальбе и младший Крёнер – на вторую. Начнем так, а потом посмотрим. Конрад хотел поохотиться на людских выродков? Что ж, это можно устроить… Впрочем, для настоящего боя семерых мало, нужно еще. Решением Совета ему позволено набрать десять человек. Желающих – хоть отбавляй. Едва ли не каждый молодой парень в Кленхейме мечтает, чтобы Маркус взял его в свой отряд. Надо будет
– Ну что, друзья могильщики, как вам жаркое? – грубо хохотнув, осведомился Чеснок. – Вкуснее ничего не найдешь. Ни один графский повар отродясь не приготовит ничего подобного, даже если насыплет туда фунт пряностей. А почему? Потому что свежатина – это вам раз. Потому, что в лесу и под ночным небом – это два. А три? Кто скажет? Может, ты, Альф?
И он, как бы шутя, пихнул Эшера в плечо волосатым веснушчатым кулаком.
– Шел бы ты, Конрад, – холодно ответил тот.
– Да куда уж тебе, цеховому сынку, догадаться, – усмехнулся Чеснок. Глаза его не смеялись. – Кто подстрелил, тот и поджарил – это будет три. Поэтому и нет на свете ничего лучше, чем охотничья стряпня. Вот вы, наверное, сидите здесь, думаете: кто он такой? Мы-то сами из почтенных семей, чего нам охотника слушать. А я вам так скажу: в нынешние времена первый в городе или деревне человек – это охотник. Он и защитит, он и накормит. Ты, Альфред, уже несколько лет подмастерьем. А толку теперь от твоего ремесла? Свечи не покупает никто, торговать не с кем. И чем же станете заниматься? Хлеб сеять или сорняки полоть вы не приучены, а свечку в котелке не сваришь. Так что, господа цеховые мастера, сидеть вам в заднице…
Он вдруг осекся, встретившись взглядом с Эрлихом.
– Слушай, Маркус, я… – начал он.
– Думай, прежде чем рот открывать, – негромко произнес Маркус.
Нужно прекратить эту болтовню, подумал он, глядя на растерявшегося Чеснока. Нельзя допускать раздоров. Они должны быть едины, как пальцы, сжатые в каменно-крепкий кулак. Должны верить друг другу, знать, что стоящий рядом всегда прикроет спину, поддержит и защитит. Поэтому никаких ссор. Никаких раздоров. Тех, кто нарушит это правило, он выставит из отряда вон.
– А вы все, – обратился он к остальным, – чем трепать языками, лучше подумайте, что станем делать дальше.
– А чего думать? – откликнулся весело Якоб Крёнер. – Ты старший, тебе и решать.
Маркус кивнул.
– Тогда слушайте. После того как закончим здесь, переберемся на Лейпцигский тракт. Сделать нужно всё то же самое, один в один, чтобы дорогу перекрыть намертво.
– А после? – спросил Эшер.
– После – возьмемся за оружие.
– Вот это дело! – Чеснок с силой хлопнул себя по коленям. – Давно пора солдат укоротить, много мы от них натерпелись.
– Устроим на тракте засаду, – продолжал Маркус, глядя в огонь. – Место я уже присмотрел. Лес там со всех сторон густой, дорога поворачивает – лучше и не придумаешь. С каждого солдата будем собирать подать. Кто отдаст по-хорошему – отпустим. Нет – уложим в землю.
– Что ж, справедливо, – кивнул Эшер. Волосы у него были светлые, словно отлитые из олова. – А велика ли подать?
– Всё, что есть при себе.
Чеснок почесал толстую нижнюю губу.
– Тогда лучше сразу стрелять. Не дадут. Порода у них жадная, волчья. Чужому хоть ногу отгрызут, а от себя и ногтя не сбросят.
Маркус качнул головой:
– Нет. Будет, как сказал.
Державшийся в стороне от их разговора Петер наклонился к Каспару Шлейсу и шепнул:
– Каспар, послушай… Матушка просила узнать у тебя…
Он замялся,
– Чего просила? – так же шепотом отозвался Шлейс.
Штальбе вздохнул:
– Просила узнать… Может, одолжите мешок муки на месяц или два. Отдам в срок, а если смогу – то и раньше. Или, может, деньгами отдам или мясом – договоримся.
Пухлые губы Шлейса опустились.
– Надо отца спросить. Без него…
– Не хотите взаймы – возьмите работником, хоть на все лето.
– Отец…
– Полмешка, Каспар?
Но Шлейс лишь развел руками.
– Опасное это дело, с солдатами тягаться, – нахмурил рыжеватые брови Вильгельм Крёнер. – Как бы самим в землю не прилечь. И выгоды никакой.
Эрлих перевел на него холодный взгляд, ответил не сразу:
– За каждым полком идет свой обоз. Там и еда, и вещи, и деньги на выплату жалованья. Коров с собой гонят, лошадей, быков. Целое хозяйство. Да и у самих солдат мешки туго набиты. Насосались чужим богатством, что твои слепни… А в Кленхейме есть нечего. Вот и подумай, какая здесь выгода.
– Но ведь все это не просто так, а под надежной охраной. Рейтары и пешие.
– Мы к ним тоже не с портняжной иглой.
– Поубивают нас всех, Маркус…
– Может, и так.
Он поднялся со своего места, обвел взглядом сидящих вокруг костра:
– Обманывать никого не хочу. Дело это опасное. Могут убить, могут и покалечить. Могут взять в плен и запытать до смерти. Сами знаете, что солдаты творят в деревнях – никого не щадят, и нас щадить не будут. Поэтому решайте сами. Если сомневаетесь или думаете отказаться – знайте, слабости в этом нет. Служить Кленхейму можно по-разному – можно со мной, можно и без меня. Ступайте под начало к Хагендорфу, копайте волчьи ямы, становитесь в дозор. Я никого не упрекну и другим упрекать не позволю. В таких делах только сам человек и может распорядиться, другие ему не судьи и не начальники. Но знайте: если идете со мной, я отвечаю за каждого и скорее подставлю под пулю свой лоб, чем допущу, чтобы с вами что-то случилось.
Маркус замолчал, его узкие плечи слегка ссутулились.
– Решайте, пока есть время, – сказал он. – Каждый, кто останется, принесет клятву – при огне и Святом распятии, – что никогда не бросит в беде своего товарища. Никогда не будет сеять между нами раздор. Пожертвует своей жизнью, чтобы спасти другого. Я потребую такой клятвы от каждого. И первым принесу ее.
Он замолчал, подошел ближе к костру. Затем медленно снял с шеи распятие на тонкой железной цепочке и протянул руку вперед, так, что распятие оказалось прямо над острыми языками огня. Железо впитывало в себя жар, глотало его, как проглатывает воду песок.
«Что за странная сила – огонь, – подумал вдруг Маркус, глядя, как весело устремляются в темное ночное небо переливающиеся обрывки пламени. – Он может уничтожать и может дарить тепло. Пожирает людские дома и защищает их от зимней стужи. Освещает путь и застилает дымом глаза…»
Края распятия посветлели. Маркус убрал руку назад, с шумом выдохнул и сжал накалившийся крест в кулаке. Лицо его исказилось судорогой боли, чуть слышно зашипела сожженная кожа. Остальные смотрели на него, открыв рты. Мысленно сосчитав до двенадцати – он заставил себя считать отчетливо, не торопясь, и каждая цифра как будто проплывала в воздухе перед его наливающимися дикой болью глазами, – Маркус разжал ладонь. Прикипевшее, въевшееся в плоть железо не желало отлепляться, и он смахнул его здоровой рукой. Остывающий крест маятником закачался в воздухе. На белой коже ладони темнел уродливый знак.