Пламя на болотах

Василевская Ванда Львовна

Людно и шумно было в эту пору на реке. По ту сторону, на большом выгоне, в сторонке от кладбищенского холма, паслось деревенское стадо, пощипывая плохую болотную траву. Ольга поискала глазами своих коров, но ничего не смогла различить в пестром мелькании животных. Пониже давно уже не работающей водяной мельницы вдруг поднялся крик. Там, уже забыв о приключении с Хведько, купались мальчишки. Они прыгали в воду с высоких подгнивших бревен разваливающегося строения. Фонтаном брызгала вода, раздавались крики и тотчас тонули в общем шуме. Ольга заслонила рукой глаза, всматриваясь, нет ли между купающимися Семки. Ему строго запрещалось купаться на глубинах у мельницы. Ведь рассказывали, что иногда по ночам, когда все кругом спит, полусгнившее колесо внезапно начинает

вертеться, через него льется светящаяся зеленым светом вода, деревянные лопасти хватают водяной занавес, грохоча приходят в движение обросшие пылью жернова. Они мелют невидимое зерно, из отверстия сыплется черная мука, и на мельнице работает некто, у кого нет ни лица, ни имени. А по реке подплывают утопленники, играют под мельничным колесом, ездят на нем верхом, мелькают вверх и вниз, только развеваются пущенные по волнам зеленые волосы. Конечно, днем все это иначе — просто стоит покинутая, обветшавшая мельница. Но возле нее, тут же рядом, притаилась зеленая глубина. Быть может, в ней кроется лишь огромный сом, а может, — кто его знает, — спят днем не любящие света утопленники? Кто может это знать? Лучше уж их не трогать. Но дети остаются детьми — по вечерам они стороной обходят покинутую мельницу, бегут сломя голову, в страхе оглядываясь назад. Но стоит взойти солнцу, как они забывают обо всем и с криком плещутся в воде, принадлежащей тому, кто, без лица и имени, хозяйничает по ночам на мельнице.

Ей не удалось различить брата в толпе прыгающих в воду голышей. К тому же сейчас было светло, мельница склонилась кривой крышей к земле, как всякая старая изба, покинутая обитателями. И Ольга перестала думать о Семке. Ненадолго она снова принялась за рубахи, хотя работа не спорилась. Солнце сверкало золотом в воде. Стирать не хотелось. Был такой сияющий, ароматный день, столько голосов доносилось со всех сторон! А ноги болели от стирки, и вдобавок дожидалась еще работа. Ворох невыстиранных рубах уменьшался гнетуще медленно. Не следовало бежать за этим Хведько, только время потеряла.

Как назло, на реке то и дело что-нибудь случалось. Вот теперь Иван Пискор гонит из деревни запоздавших волов. Они брели медленно, неохотно, а увидев сверкающую полосу воды, и совсем уперлись. Иван бежал рядом с палкой в руках и хриплым голосом покрикивал:

— Цоб, цобе!

Волы остановились на берегу и, широко расставив ноги, бессмысленно уставились в голубую воду. Тщетно Иван колотил палкой по худым, торчащим под кожей ребрам.

— Ты пойдешь или нет?

Тот, что побольше, рыжий, наконец двинулся. Он осторожно вошел в реку и наклонил отягощенную огромными рогами башку к воде. Засопел, фыркнул и снова остановился как вкопанный. Мужик, подвернув штаны, вошел за ним и обеими руками толкнул его в рыжий зад. Вол отпрянул назад и упорно не двигался с места.

— Палкой, палкой его! — советовала Мультынючиха, и Иван с новым ожесточением принялся колотить животное. Теперь надумал и черный и стал медленно спускаться в реку. Мужик погнал обоих, поочередно колотя палкой то одного, то другого. Они едва переступали, пока, наконец, не потеряли почву под ногами, и лишь тогда поплыли было, но уже через несколько шагов, описав круг, стали заворачивать к берегу.

— Цоб, цобе! — отчаянно кричал Иван, пытаясь преградить им дорогу. Вода струйками стекала с его штанов, лицо налилось кровью от крика. Мультынючиха оставила ворох серых рубах на прибрежных камнях и бросилась на помощь. Она бежала по берегу, обнаженные ноги синели из-под юбки узлами набухших вен. Приплелся Семка, от мельницы неслись привлеченные криками ребята. Все суетились.

— Цоб, цобе!

Но волы окончательно взбунтовались. Они не могли выбраться на берег — его защищали ряды кричащих и бросающих палками мальчишек, запыхавшиеся Иван с Мультынючихой. И волы остановились по колена в воде, глядя прямо перед собой коричневыми глазами, равнодушные и упрямые.

На лодке подъезжал Васылюк. Увидев, что делается, он быстрее заработал веслами и заехал волам во фланг. Испуганные неожиданным нападением, они бросились в воду и поплыли против

течения. Теперь ребята вспомнили о второй лодке, привязанной к жерди под вербами. С криками погрузились в нее, чтобы заехать с другой стороны наперерез волам. Но животные уже почувствовали под ногами островок спасительной отмели, выбрались на нее и стояли мокрые, лоснящиеся, неподвижные. С обеих лодок на них сыпался град ударов. Наконец, им это надоело, и они с шумом ринулись в воду, снова пытаясь доплыть до берега.

Крик усилился, лодки подъехали к ним вплотную. И тут рыжий решился на акт отчаяния: собрав все силы, он вынырнул из воды по костлявую грудь и попытался взобраться в лодку. Доски загудели от ударов копыт, перегруженная лодка опасно накренилась. Ребятишки, словно ягоды из корзинки, посыпались в воду, захлебываясь от крика и смеха. Тщетно Васылюк тащил волов в воду за хвосты, за рога — без помощи второй лодки он не мог справиться. Волы торопливо доплыли до берега, Мультынючиха с визгом отскочила в сторону. Иван выругался. А животные рысью тронулись к рощице. Теперь уже никто не пытался преградить им дорогу. Мультынючиха вернулась на берег и принялась колотить рубашкой по опухшим красным ногам. Васылюк смеялся:

— Упрямые! Не по вкусу им трава за рекой!

И в самом деле, трава по ту сторону реки была непривлекательна. Ее еще с весны истоптали сотни копыт, сотни голодных зубов выщипали каждую травинку до голой земли. У опушки рощи еще сохранились кое-где зеленеющие кустики, но волы предпочитали высокую буйную траву в саду Хмелянчука. Сад был обведен колючей проволокой, но они этим не смущались, вырывая лакомые куски, выбивавшиеся из-под ограды. Это была скудная пожива, но все же ее было больше, чем на выгоне за рекой. Поэтому Иван только поглядел, не видно ли в огороде Хмелянчука, и перестал думать о волах. И сами попадут домой, когда нажрутся.

Спугнутые было происшествием с волами, худые черные свиньи снова завладели болотистым берегом. Они подбрасывали землю длинными рылами, десятки раз перевертывали липкую грязь, доискиваясь каких-то неведомых лакомств. Поросята пытались приблизиться к рубахам Мультынючихи, но она швырнула в них камнем, и они в ужасе разбежались, попадая под ноги ребятам. Закрученные хвостики забавно дрожали, хлопали черные и пестрые уши. Встревоженная мамаша подняла косматое рыло и призывно хрюкнула. Поросята ринулись к ней, полезли между высокими худыми ногами под обвисший, вялый живот.

Иван зевнул. Вода сверкала, золотилась, грязь хлюпала под копытцами свиней, далеко раздавались мерные удары мокрого грубого полотна о босые ноги. Маленькие ребятишки стояли в грязи, закидывая в воду удочки, и вытаскивали пустой крючок, с которого мелкая рыбешка объела розовую приманку — дождевых червей. Васылюк уже уплыл на своей лодке.

Идти домой не хотелось. Иван подумал, что следовало бы посмотреть луг на Оцинке, давненько он уже там не был. Он прошел берегом, пробился сквозь заросли ив, миновал ольховую рощицу — и вот перед ним открылся благоухающий, красочный простор. Помещичий луг, уже долгие годы отдаваемый в аренду крестьянам. Ивану в этом году повезло: еще зимой, после долгих переговоров, управляющий обещал отдать ему участок луга поближе к воде.

Луг цвел розовым облаком кукушкиного цвета, белым кружевом медуницы, благоухал медом и нагретой зеленью. На лугу звенели пчелы. В местах, где было побольше влаги, сидели маленькие серые жабы и золотыми глазами смотрели в зеленую чащу.

Луг цвел с весны и до поздней осени; сперва на нем, словно маленькие клочки неба, голубели незабудки и открывали золотые глазки лютики, позднее поднимались над отавой пушистые шарики скабиозы и вторично выросшие стройные стебли медвежьего уха.

Над лугом летали чибисы, бродил аист в поисках лягушек, в высокой траве днем и ночью раздавалась непрестанная музыка кузнечиков. С ранней весны и вплоть до осени привлекал к себе луг крестьянские глаза. Это был самый большой луг и к тому же в нескольких минутах ходьбы от деревни, так что и летом можно было собирать сено в сараи, не дожидаясь, пока мороз скует льдом болота и реку.