Пламя на болотах

Василевская Ванда Львовна

Была уже поздняя ночь, когда они дошли до замерзшей реки. Искрящееся звездами небо сверкало в вышине. Ни один огонек не горел в спящем поселке. Кузьма пошел вперед — как бы все же кого не встретить. Может, Людзик шатается по деревне, может, Хмелянчук за чем-нибудь выполз из дому, а то и кто из крестьян. Приходилось быть осторожными.

Но кругом никого не было. Жестокий мороз все крепчал. Никому не хотелось высовывать нос из дому.

— Вот когда пригодился бы снег, ох, пригодился бы! Засыпал бы следы до утра, — вздохнул Кузьма.

Но

на снег никакой надежды не было, и поэтому они долго колесили окружной дорогой, прежде чем свернуть к избе Павла. На их стук в окне тотчас появилось испуганное лицо Ольги. Она узнала отца на фоне белого снега и открыла дверь. Кабана с трудом перетащили через порог.

— Куда мы его денем? В избу?

— А куда ж? В избе лучше всего. Растопи печку, Ольга. Только раньше завесь окно. Надо сейчас же приниматься за работу.

Младший. Совюк пошел спать, остались только Данило и Кузьма. Они связали задние ноги кабана и, перекинув веревку через балку, подтянули его к потолку. Он закачался на веревках, свисая почти до глиняного пола, огромный и темный.

— Ну и велик! — восхищенно вздохнула Ольга, наливая воду в котел.

— Да, будет из него мяса, будет…

— И сала.

— Колбас надо наделать.

— А хороша колбаса из кабана?

— А чем плоха? Только облизываться будешь, не беспокойся.

Павел притащил из сарая корыто. Они ждали, пока кабан немного оттает — сейчас он был твердый, как железо.

— А я уж думала, не случилось ли что с вами, столько времени не было, — говорила Ольга, доставая ножи.

— Далеко ушел, аж за Полос, в «Нетры».

— С порубленной башкой?

— Живучий он, страсть какой живучий. Подложи-ка, девка, дров в печку, пусть отогреется.

Ольга подставила миску под морду кабана. Из нее уже начинала сочиться кровь. Павел в сенях водил ножом по точилу.

— Выгляни-ка, Кузьма, все ли тихо?

— Ну, кто тут будет околачиваться, окно ведь завешено, — отговаривался старик, которому не хотелось выходить из теплой избы.

— Иди, иди, не замерзнешь, а все же верней будет!

Кузьма обошел кругом двора, но везде была глухая тишина.

— Никого нет.

— Ну и хорошо. Дала бы ты, Ольга, закусить чего-нибудь. Ведь с утра крошки во рту не было.

— Разве похлебку из вьюнов сварить?

— Ну, что там, из вьюнов! Если уж варить, так можно кусочек мяса отрезать, поесть как следует. Может, лепешки остались?

— Осталось немного, — ответила она смущенно, пересчитывая глазами присутствующих.

— Ну, так давай, не жалей, мало, что ли, еды под потолком висит!

Ольга порылась под полотенцем на лавке и вытащила несколько плоских, темных лепешек из ржаной муки, замешанной с перетертыми вьюнами. Они быстро поели.

— Ну, за работу!

Ножи с трудом резали жесткую, поросшую щетиной толстую кожу.

— Осторожно, осторожно, в корыто. А это в сени, утром зароем, чтобы никто не увидел. Ну и печенка у

него огромная! А это что?

— Легкие. И сердце. Гляди-ка, Павел, как ты ему ловко попал, в самую середку заехал.

Окровавленными по локти руками они рылись во внутренностях животного. Ольга светила.

— Окорока будут, как у вола.

— Сало-то, смотрите, в ладонь толщиной!

— На неделю еды хватит.

— На неделю? И в две недели не сожрешь, не бойся!

Они работали до самого утра. Мать зашевелилась на печке, но скользнула глазами по избе, словно ничего особенного тут не происходило. Зато Семка, Владек и Петрик торопливо сползли с печи и удивленно столпились вокруг наполненного мясом корыта.

— Кабан?

— Да вот, кабан.

— Из лесу?

— Только смотрите, язык держать за зубами! Получите и мяса, и сала, и колбасы, но о кабане ни гу-гу! Никому!

Семка пожал плечами. Что он, не понимает, что ли! И он втянул в ноздри запах из печки, в которой варились обрезки мяса и жира.

— Сейчас получишь, только посолю…

Она наложила мяса в миску, посолила темной крупной солью. Облако пара поднялось к потолку.

Они поели. Ольга положила кусок мяса в отдельную мисочку и поставила возле матери.

— Ну, давайте дальше… Только как днем работать? Увидят, что столько времени дым идет, придет кто-нибудь посмотреть, вот и готова беда!

— Пока не рассвело, надо отнести в сарай, а уж ночью наделаем колбас и всего.

Они заторопились, стали быстро выносить пласты сала, внутренности, большие куски мяса в корыте и складывали их в сарае. Сверху добычу прикрыли тростниковой рогожей и остатками растрепанной соломы, которая валялась еще кое-где по углам.

— Ну, а теперь по домам — и тихо, ша!

Совюк и Кузьма исчезли в редеющем мраке позднего зимнего утра. Совершенно измученный, Павел вскарабкался на печку, от которой так и несло жаром. Он натянул на голову тулуп и уснул. Ольга дала мяукающей кошке вылизать миску, на которой застыл густой жир, убрала на полу все следы ночной работы и пошла к коровам. Семка и Владек пошли с ней, а младший, Петрик, разревелся на пороге сеней — на нем не было ничего, кроме куцей посконной рубашонки, которая круглый год была его единственной одеждой, и мороз сразу ущипнул его железными клещами. Петрик боялся, что те съедят в сарае все, что там спрятано, — мясо, сало, все эти необычайно вкусные вещи, которые случается есть лишь раз в жизни.

— Петрик, иди в избу!

— Не-е! — отчаянно рыдал он.

— Домой, домой, Петрик!

— Не-е-е!

Ольга подбежала к брату и присела перед ним.

— Иди, Петрик, иди. Смотри, какой холод, вон какие у тебя ноги, синие, как у голубя. Иди, в избе тепло, печка горячая.

— А мясо где?

— Мясо? — удивилась Ольга. — Мясо есть, на обед полный горшок сварю.

— Полный горшок?

— Полнехонек! Только иди в избу, а то замерзнешь!