Пламя над тундрой
Шрифт:
— Мы будем богаты, богаты, черт возьми! Пусть Фондерат, будь он проклят… — Струков замолк. Он снизу посмотрел на испуганное лицо женщины: — Что с тобой?
Она молчала и не отводила немигающих глаз от светлой шкурки, лежавшей, у ее ног. На ней отпечаталась кровью человеческая рука. Струков перехватил взгляд женщины и поторопился успокоить:
— Ты этого испугалась? — он указал на кровавый след, поднял шкурку и встряхнул ее. — Кровь отмоется. Понимаешь, один дикарь не хотел отдавать… — Тут Струков поперхнулся, поняв, что проговорился, и поспешил
— Закон? — у Нины Георгиевны зазвенел голос. — Грабеж, а не закон…
— Не твоего ума дело! — закричал Струков. — Ты должна благодарить меня!
Нина Георгиевна ничего не ответила. Стараясь не наступать на шкурки, она вышла из комнаты. Ей стало жутко. С кем она связала свою жизнь, какой ценой собрано это богатство? Насилием, грабежом, убийствами.
Жизнь снова обманула ее. Бежать, бежать отсюда!
Взбешенный Струков кричал ей вслед:
— Да я выгоню тебя! Прикажу, чтобы кормили гнилым моржовым мясом! Ты приползешь ко мне, как побитая собака! Я тебя…
Струков осекся. Нина Георгиевна услышала чужой мужской голос, густой бас:
— Струков дома?
Перед Ниной Георгиевной появился высокий, крупный человек в поношенной шапке и старой оленьей шубе. В руке у него был револьвер. За спиной неизвестного толпилось несколько вооруженных людей.
Нина Георгиевна испугалась и не успела ответить, а человек движением руки отодвинул ее в сторону и шагнул вперед ко все еще стоявшему на коленях начальнику милиции:
— Вы арестованы!
— Что-о? — Струков отшвырнул мешок и бросился к дивану, на котором лежало оружие, но сильные руки схватили его. Струков, ругаясь и брызгая слюной, пытался вырваться.
— Сейчас же покиньте мой дом! Я расстреляю вас за бандитизм, — кричал он.
Булат спокойно спросил:
— Откуда этот мех?
— Это он привез из тундры, — с облегчением ответила Нина Георгиевна. Испуг у нее прошел. Струкова арестовали. Это ей доставило удовлетворение.
— Награбил у чукчей, — сказал кто-то из шахтеров.
— Да, — кивнула Нина Георгиевна и тут же пригнула голову от обрушившейся на нее циничной ругани Струкова.
— Замолчать! — оборвал его Булат и подступил к Струкову с таким видом, что начальник милиции сразу же умолк. В его глазах вместо ненависти к Нине Георгиевне появился страх.
Струков уже не обращал внимания на шахтеров, укладывавших пушнину в мешок, на Нину Георгиевну. Она, к его удивлению, перестала плакать и держалась спокойно, отвечала на вопросы Булата и словно не замечала Струкова. «Неужели и она с ними заодно?» — узнав шахтеров, подумал он и пожалел, что был слишком мягок. «Правы были Громов, Стайн, которые требовали террора, — думал Струков. — А я? Ну, ничего. Дайте мне только вырваться, я вам покажу, кто такой Струков».
Он понял, что, пока находился в тундре, в Ново-Мариинске произошли большие перемены и он допустил большую оплошность, когда не пошел сразу же к Громову.
— Отпустите
…Собаки словно понимали, что Клещин очень спешит. Они бежали дружно, добросовестно налегая на лямки, и Оттыргину почти не приходилось их подгонять. До копей добрались быстро.
Клещин, оставив Оттыргина с упряжкой у дверей, вбежал в барак и крикнул:
— Товарищи шахтеры! Революционный комитет Анадырского уезда поднял восстание! Конец колчаковской власти!
— Какой комитет? Где восстание?
Клещин вскочил на табурет, чтобы его видели и слышали все, отвечал на вопросы, объяснял:
— Революционный комитет постановил отменить все приказы Громова и платить за тонну угля не только по-прежнему, а и выше. Цены на продукты и товары снизить на одну треть.
— А где эти товары? — закричал кто-то. — Все равно с голоду подохнем!
— Революционный комитет все товары в государственных складах и у купцов возьмет под свой контроль и будет распределять их между всеми.
— Это дело! — загудели шахтеры.
— Молчать! — Все обернулись. В барак вбежал Щетинин. — Как ты смеешь против законной власти идти? Большевик ты!
— Да, я большевик! — гордо крикнул Клещин. — Мои товарищи в Ново-Мариинске сейчас борются против твоих хозяев, которым ты, лакей, лижешь…
Щетинин вдруг выхватил из кармана револьвер и направил на Клещина.
— Слезай, или убью сукиного сына! Мало ваших в каталажку посажали! — Шахтеры затихли. Малинкин что-то тихо сказал мастеру и выбежал из барака. «За милиционерами», — догадался Клещин.
— Всех не пересажаешь, — крикнул в ответ Клещин. — Товарищи! Нам надо вооружиться. Оружие есть. Идемте со мной! — Клещин спрыгнул с табуретки.
— Не выходить! — Щетинин выстрелил в Клещина, но промахнулся. Шахтеры невольно отпрянули назад. Клещин выхватил свой браунинг и, почти не целясь, выстрелил в Щетинина. Тот, взмахнув руками, рухнул на пол. Все произошло стремительно.
В бараке наступила тишина. Клещин знал, что в эту минуту решится все. Нельзя допускать промедления. Он снова громко выкрикнул:
— Так будет со всеми колчаковцами и их прислужниками. Идемте в поселок! Надо освободить наших! За мной, товарищи!
Клещин поднял револьвер Щетинина и протянул его ближнему шахтеру:
— Держи! Пригодится.
— Все в Ново-Мариинск! К оружию, товарищи!
Клещин, не оборачиваясь, выбежал из барака. За ним ринулись возбужденные шахтеры. Одеваясь на ходу, они что-то выкрикивали и были полны решимости рассчитаться с колчаковцами за все причиненные им унижения, за свою горькую жизнь. Смерть Щетинина как бы пробила брешь в стене покорности, которой шахтеры были окружены властями. И в эту брешь хлынуло негодование, ярость измученных людей. Порыв шахтеров превратился в могучий, почти стихийный поток. И теперь уже ничто не могло остановить угольщиков.