Пламя над тундрой
Шрифт:
Учватов отыскал ключ и, взявшись за замок, на мгновение остановился, пристально посмотрел на него, о чем-то думая, но появившееся подозрение было заглушено обидой на Громова. Он вставил ключ и открыл дверь.
Фесенко облегченно вздохнул и что-то засвистел, но Учватов оборвал его:
— Не в кабаке у Толстой Катьки.
Игнат дал себе клятву быть внимательнее и осторожнее. «Черт знает, — думал Игнат. — Из-за мелочи можно провалиться. Хорошо, что у борова глаза жиром заплыли!»
Фесенко и Титов с нетерпением ждали наступления ночи. На этот раз им повезло: они узнали, что Омск освобожден Красной Армией. Разгромленная колчаковская армия в панике отступает.
— Михаил Сергеевич, пишите скорее листовку! Шахтеры должны узнать правду раньше, чем Громов преподнесет им очередную «утку»!
— Кто же отвезет листовку? — забеспокоился Мандриков.
— Куркутский, — сказал Берзин. — Он быстро это сделает.
«Товарищи шахтеры, — писал и читал вслух Мандриков. — Приближается час нашего освобождения. Колчак разбит и бежит от Красной Армии! Освобожден Омск…»
— Молодцы! Спасибо! Так и передай Титову: сейчас многое от вас зависит, — Берзин пожал руку Фесенко.
До самого рассвета Мандриков составлял листовку, потом переписал ее печатными буквами и передал Берзину…
Серым пасмурным утром Ново-Мариинск провожал в отъезд Стайна, Струкова и молодого Бирича. На двадцати нартах было только оружие Стайна. На других семи — продукты. Мандриков, следя, как одна за другой — отъезжают упряжки, шепнул Берзину:
— Из-под носа оружие увозят.
— Не все, — тихо ответил Август Мартынович. — Для нас осталось достаточно.
Через лиман к устью реки Анадырь протянулась Длинная цепочка нарт. Сотни глаз смотрели им вслед…
…Несколько раньше, когда еще было темно, одинокая нарта тайком отъехала от школы и исчезла в темноте. Через час она приближалась уже к копям. Оставив далеко от наезженной дороги упряжку, Куркутский медленно шел к жилью шахтеров. Все еще спали. Куркутский прижался к стене барака недалеко от двери и стал терпеливо ждать. Вскоре открылась дверь, и кто-то из шахтеров вышел, отбежал на несколько шагов. Куркутский в тот же момент осторожно открыл дверь и переступил порог. В бараке дежурили по приказу Стайна колчаковские милиционеры. Учитель ловко, мягко ступая в своих торбасах, подошел к нарам Булата. В это время вернулся с улицы шахтер и замешкался у двери.
— Ты, Степан? — окликнул кто-то вернувшегося горняка.
— Я, я, — прохрипел тот. — Какой черт еще может быть.
Куркутский осторожно разбудил Булата. Тот спросонья спросил:
— Кто тут? Чего надо?
— Тихо, — шепнул Куркутский ему на ухо и назвал себя.
— Ты? — У Булата пропал сон.
— Эй, кто там? — послышался от плиты предостерегающий голос колчаковца. Товарищи затихли. Милиционер приказал:
— Тихо! Спать!
— Листовку привез, Омск освобожден, — обождав немного, зашептал Куркутский. — Струков в тундру уехал. Тут тебе и письмо от наших. Все узнаешь. Вот, держи.
Булат жадно схватил письмо и спрятал под рубашкой. Как они ни были осторожны, колчаковец все же что-то заподозрил. Он засветил фонарь. Булат толкнул Куркутского под нары, а сам притаился спящим. Колчаковец прошел по бараку, негромко чертыхаясь, и вернулся на свое место.
Милиционер неторопливо свернул большую цигарку и долго курил ее, кашляя и отплевываясь, Потом Швырнул окурок на пол и придавил его ногой, громко зевая, потянулся, ругнул за что-то шахтеров и, поудобнее устроившись
Булат, следивший за милиционером, облегченно перевел дыхание и осторожно повернулся на нарах, опустил руку и дотронулся до плеча Куркутского.
Тот вылез из своего убежища. Они долго сидели неподвижно, пока от плиты не донесся храп. Тогда Куркутский обменялся крепким рукопожатием с Булатом и так же неслышно вышел из барака, бегом направился к своей упряжке.
Утром Булат познакомил с листовкой тех шахтеров, которым доверял, как это и советовал в письме? Мандриков. Появление листовки вызвало у горняков новую большую надежду. Все жарче разгоралась в их сердцах ненависть к колчаковцам, к своей проклятой жизни без радости и счастья.
Глава десятая
Никогда за всю свою долгую нелегкую жизнь Николай Федорович не испытывал такого удовольствия от тепла, горячего крепкого чая и оттого, что сидел на простой табуретке за столом в комнатке Чекмарева.
Многодневный путь по тундре, заснеженному мелколесью, через сопки и бесчисленные скованные льдом ручьи и реки казался ему тяжелым сном. Он ни за что не поверил бы, если бы сказали во Владивостоке, что ему придется сутками качаться на нарте, спать на шкурах в палатке вместе с набившимися туда, собаками, просыпаться от рева пурги, с трудом выбираться из-под обрушившейся под тяжестью снега, палатки, грызть мерзлую рыбу или оленину или у маленького костра торопливо глотать кипяток из растопленного снега и снова ехать на упряжке, потеряв представление о времени, брести, держась за нарту, сквозь мороз, ветер, слепящую снежную пыль. И хотя порой силы совсем оставляли его, Николай Федорович не позволял себе все время сидеть на нарте, Оттыргин удивлялся выдержке старого русского. Немало Оттыргин перевозил и русских и американцев на своей упряжке, по таких, как этот, — не встречал. Новиков ни на что не жаловался, в дороге молчал и на трудном пути вставал с нарты, помогал собакам, а когда останавливались на отдых, рассказывал о дивных городах, о жизни, которая будет, когда Советы победят всех врагов, о своем, молодом друге Антоне и его невесте Наташе.
При этом Новиков много курил, крепко сжимая мундштук трубки. Оттыргин чувствовал, что его спутник о чем-то очень тревожится и надолго уходит в себя.
Не все понимал молодой каюр, но когда Новиков говорил об Антоне и его невесте Наташе, то перед глазами Оттыргина вставала Вуквуна. В его глазах она становилась все прекраснее и желаннее. Встретит ли он ее? Оттыргин мысленно давно обогнал упряжку и был в Марково. Он гнал и гнал своих выносливых собак. Но последние четыре дня выдались особенно тяжелыми. Еды для людей и корма для собак оставалось мало, пришлось жить впроголодь.
В Марково приехали в разгар ярмарки голодные и никем не замеченные. Никто не обратил внимания на старенькие нарты, истощенных собак, бедно одетого каюра и невзрачного седока с обросшим густой щетиной лицом. Не сразу узнал Новикова и Чекмарев. Уж слишком неожиданным было его появление. Николай Федорович плохо помнил объятия, восклицания. Он передал Чекмареву пакет и попросил:
— Накорми собак. Отты и мне спать!
Больше суток лежал в крепком сне Новиков, а потом горячая баня, бритье, настоящий обед и опять сон. На вторые сутки к вечеру Николай Федорович пришел в себя и подробно обо всем рассказывал Чекмареву. В маленькой, бедно обставленной комнатке было чисто и уютно. Новиков, помешивая в чашке ложечкой, слушал Чекмарева. Тот озабоченно говорил: