Пламя в отсеках
Шрифт:
— Пожар…
Из четвертого доложили:
— Искрит станция циркуляционного насоса первого контура…
Межотсечная связь вдруг предательски прервалась. Отключился и телефон… Приборы на пультах «сыпались» один за другим. Заклинил вертикальный руль… То был бунт машины. На языке техники — лавинообразное нарастание аварийной ситуации. А под килем — километровая глубина. А над рубочным люком полуторастометровая толща. А в отсеках — пожары. И нет хода. И нет связи… Что толку кричать в микрофон: «Пятый, дайте ЛОХ в шестой», когда впору давать фреон в пятый из четвертого. Но там люди.
В эти секунды решалась судьба всех 67 еще живых на борту людей. Ее решали в центральном
Еще не зная, проваливается лодка или всплывает, «хозяин реактора» капитан-лейтенант Игорь Орлов стал останавливать грозное сердце атомохода. Он опустил компенсирующие решетки на нижний концевик и погасил жар «ядерного котла». По счастью, насосы, подававшие «холод» в активную зону, работали исправно. Чернобыль не повторился.
С глубины 157 метров, на которой подводный корабль потерял ход, лодка все же стала всплывать. Мичман Каданцев, старшина команды трюмных, сумел продуть цистерны главного балласта воздухом высокого давления.
Заметив, что замигало табло «Уход с глубины», вахтенный офицер Верезгов бросился в рубку акустиков. Надо было узнать обстановку на поверхности, чтобы не угодить под киль какого-нибудь судна. Тем более что атомарина всплывала неуправляемо — по спирали, из-за заклинившего руля.
Желтый головастик шумопеленгатора чертил по экрану круг, ломая его в одном и том же месте — в стороне, где шумели сейнеры. Рыбаки — враги рыб и подводных лодок. До них было далеко — кабельтовых четыреста.
В 11.14 подводную лодку качнуло, и мичман Каданцев, стоявший наготове у верхнего рубочного люка, услышал плеск воды, стекающей с рубки. Всплыли!
Командир уже успел осмотреть горизонт в перископ — серенькое утро, зыбь, ни единой точки в морском безбрежье.
— Отдраить верхний рубочный люк!
Каданцев провернул зубчатку кремальерного запора и откинул толстенный литой кругляк. Выход в мир солнца и ветра, в океан свежайшего воздуха был открыт. Но выйти наверх позволительно было пока лишь одному человеку — вахтенному офицеру.
Капитан-лейтенант Верезгов:
— Всплыли без хода с отваленными носовыми рулями глубины. Свежий ветерок прохватывал насквозь куртку РБ. [3] Посмотрел на корму и ахнул. Толстое резиновое покрытие вспучилось и сползало с корпуса, словно чулок. В корме все еще бушевал пожар.
3
Легкая хлопчатобумажная одежда, которую атомоходчики носят в отсеках
Скупые строчки вахтенного журнала:
«11.21. Пожар в IV отсеке. Горит пусковая станция насоса (искрит и дымит). Насос обесточен.
11.27. Принесен огнетушитель в центральный пост. На пульте управления движением лодки появился очаг открытого огня. Загазованность и ухудшение видимости в центральном посту».
Первый заметил дым из «корунда» капитан 1 ранга Талант Буркулаков.
—
— Лишним — наверх! — распорядился командир. Все, кто не был занят борьбой за живучесть — гидроакустики, штурманы, вычислители, метристы, — полезли на мостик. Остальные — пультовики — надели маски ШДА — шланговой дыхательной автоматики, которая питалась от общесудовой магистрали сжатого воздуха. Гибкие шланги позволяли передвигаться в радиусе шагов десяти, они исправно подавали воздух, но… Угарный газ, как известно, коварен тем, что не ощутим ни на цвет, ни на запах. Никому и в голову не могло прийти, что из спасительных масок они дышат отравленным воздухом. Лишь лодочный врач старший лейтенант медслужбы Заяц почуял неладное, ощутив во рту едва различимый сладковатый привкус. Он сорвал маску и велел химику мичману Черникову (погиб) замерить состав воздуха.
— Концентрация СО, — доложил ошеломленный химик, — в смертельной дозе!
Высокое давление в горящем седьмом гнало окись углерода в систему ШДА, проходившую и через аварийные отсеки. Больше всех надышались ядовитым газом старший кок Сергей Головченко, радиометрист Сергей Краснов и торпедист Алексей Грундуль. Их немедленно вынесли на мостик, и доктор принялся за работу.
В ядовитом дыму
Из вахтенного журнала:
«11.34. Увеличивается крен на левый борт. Продут главный балласт.
11.41. Увеличивается крен.
11.43. Крен выравнивается.
11.45. Передано три сигнала аварии. Квитанций (подтверждений о приеме радио. — Прим. авт.) нет. Не работает охлаждение дизеля».
Остановили дизель-генератор, последнее сердце атомарины. Быстро переключились на питание от аккумуляторной батареи. Однако резкий скачок напряжения вывел из строя многие приборы. На табло управления ГЭУ — главной энергетической установкой (атомным реактором) — вспыхнули сразу все мнемознаки. Пульт испортился. Но и без его показаний было ясно: температура активной зоны падала, расхолаживание шло в автоматическом режиме.
«11.58. „Всем, у кого есть связь, выйти на связь с ЦП!“ (команда, переданная командиром из центрального поста. — Прим. авт.). С четвертым отсеком связи нет. Там примерно 9 человек».
Теперь самым неотложным делом стало спасать этих девятерых. Что с ними? Живы ли? Что там творится в этих задымленных и, может, еще горящих отсеках?
В разведку ходят не только за линию фронта… Идти разведчиками в аварийный отсек вызвались командир дивизиона живучести капитан 3 ранга Вячеслав Юдин (впоследствии погиб) и инженер-вычислитель лейтенант Анатолий Третьяков (жив). Натянув на лица маски изолирующих противогазов, они влезли в дымное жерло межотсечного люка. Лучи аккумуляторных фонарей вязли в густом, клубящемся дыму. Шли почти что на ощупь. Шли, как по минному полю. В любую секунду из любого угла может хлестнуть крутым паром, огненной струей, электрическим разрядом… В герметичной выгородке над реактором они нашли двух живых людей в масках ПДУ. Срок действия регенеративных патронов уже истекал, и разведчики подоспели вовремя. За руки они вывели реакторщиков из темных дебрей отсека. Это были инженер главной двигательной установки лейтенант Андрей Махота (остался жив) и техник мичман Михаил Валявин (утонул, тело не найдено).