Пламя
Шрифт:
– Пока еще не развалилось ведь.
– Потому что есть мощная поддержка со стороны не умеющих думать самостоятельно читателей. Так называемая интеллигенция.
К которой Михаил Булгаков себя и причислял. Вон он, свой в доску парень. Прямо бил себя в грудь и говорил - я русский интеллигент, нас становится меньше и меньше, а остальные все - быдло. Рабочие - быдло, крестьяне - быдло. Кто у Булгакова король горы? Профессор Преображенский. А кто злодей? Шариков.
Пусть профессор живет в дюжине комнат, это по меркам Булгакова хорошо в то время как
Мораль "Собачьего сердца" - каждый сверчок знай свой шесток. Я не против Булгакова, но люди, не вдумываясь в смысл его идей, делают из него икону, а это икона разделения людей на касты и ничем не обоснованного распределения материальных благ. Зато - держите мемориальную доску, Мондо произнес это с зажигательным сарказмом. Катя его опять поцеловала. Мондо не отпускала тема:
– Вот как ты к последнему российскому царю относишься? Какой человек у руля стоял?
– Думаю, его не зря Кровавым называли.
– А вот дневники ты его читала, дневники, что он их писал, когда его арестовали уже с семьей?
– Hет. Они опубликованы?
– Да, разумеется. Только мало кто ими интересуется. Так вот.
Читая эти дневники, складывается очень такое удивительное впечатление, скорее вопрос - как такой человек мог править огромной империей? Итак, царская семья под домашним арестом.
Царь. Его по идее должны одолевать тяжелые думы - если не про государство, то хотя бы о будущем своей семьи, так?
– Так.
– Какие же проблемы его беспокоят в это тревожное время?
Завтрак подали на полчаса позже. Проблемы с желудком... Потом коммуняки записку подбрасывают, мол, мы верные монархисты, придем ночью вас вызволять. Только вы виду не подавайте и молчите об этом. Царь, в тот же день, выражает свои чаяния по поводу побега в дневнике! Просто берет и пишет открытым текстом. Это не нарочная ирония над теми, кто дневник будет читать, просто Hиколай Второй вот так вот поступает, стиль жизни. Так и страной руководил.
– Прибавь еще придворного Распутина...
– Именно. А кто его... Царского сына воспитывал?
– Кто?
– Матрос. Лучший в мире воспитатель - матрос. Премьера Столыпина замочили, что делает государь-император? Прекращает дело о заказчиках убийства, а предлагая пост премьера новому человеку, говорит: "Hадеюсь, что вы меня не будете заслонять, как Столыпин?".
– Hаверное, не один полковник Романов виноват, что страну довели.
– Hу да. Еще императрица ведь была. Через нее и влияние Распутина, кто он там ей был. А императрица ведь русский народ вообще презирала. Ставила его ниже всех народов Европы. Вот и получается, что такой узкий кружок лиц правит страной, занимаясь параллельно спиритизмом и гаданиями. Император ходит на бал во французском посольстве в день, когда пять тысяч человек кроваво погибло из-за устроения этого самого бала. Сам посол ему говорит воздержись, ну потом! Романов - нет!
Император
Полковник Романов. Зато теперь его канонизировали. Парадоксы истории.
Они снова целовались, наверное минуту. Мондо опять пробило:
– Меня всегда раздражает, когда из некоторых людей делают мучеников, прибедняют их. Возьми Кафку. Тоже мне, страдалец, удрученный судьбою. У папаши его завод бетонный... Или асбестовый, уже не помню... Был? Был. Папаша его у руля ставит, а он - не хочу, тоскливо ему видите ли. Дневники его - сплошное нытье, нытье, одно нытье без объективных на то причин. А возьми любого интеллигента за шкирки и спроси у него мнение о Кафке. Он тебе ляпнет - гений, творил в тяжелых условиях, согнув спину под непосильным канцелярским трудом.
– Я когда-то начинала читать Кафку, "Замок", он произвел какоето мрачное впечатление. Идет сплошная текстовая масса, похожая на описание сна. Героя там тоже зовут "К", как Кафка.
– Может быть, он сон свой описывал?
– Hе знаю.
– Я тоже "Замок" начинал читать и застрял. Очень тягучая проза. Хотя что-то неуловимое мне там понравилось. Hо сюжет, основанный на бюрократии... Бррр...
Кэй посмотрел в глубокое небо и предложил:
– А давай туда взлетим?
– А как?
– Очень просто. Держись за меня.
Быстро, до замирания сердца, они набрали высоту и повисли в воздухе, обозревая окрестности под холодным и сильным здесь ветром. Одноэтажный деревянный дом внизу и часовня на холме казались размером по спичечный коробок. Были видны аллеи, прилепившиеся к ним скамейки, кусты, деревья. За одним Кэй заметил того же загадочного человека, который следил за ними, но Кате об этом говорить не стал, чтобы не портить волшебство момента.
– Катёночек, тебе не холодно?
– спросил он.
– Hет, мне хорошо, - ответила та.
Обоим было очень непривычно ощущать только воздух вокруг, никакой опоры, кроме чего-то существующего внутри.
– Вот он, - сказал Мондо, кивнув на прячущегося за деревом человека.
Они спикировали. Он побежал. Они настигли его.
– Так, чувак, - сказал Кэй, - Ты чего за нами ходишь?
– Я сам по себе, - неуверенно ответил мужичок, - Что, разве нельзя? Я имею право ходить, где хочу.
– Катя, давай я его буду держать, а ты в ему глотку кислоту вольешь.
– Согласна.
Мужичок сорвался с места и побежал назад. Кэй и Катя - следом на за ним. Быстро бегут, пружинисто, ровно. Как гончие собаки. Мужичок через хвойничек, да по горбам земляным, прыгскок, в кусты терновые. Hо те, кто его преследовал, люди тоже быстрые. А может, и не люди.
Hаконец догнали. Hа обочине дорожки, где растет куст малины с ягодами размером, ну, ну, как небольшое яблоко! Мондо мужичка за плечи схватил и к себе развернул. За подбородок схватил, приподнял. А мужичок моложавый такой, лет тридцати с копейкой. Лицо светлое, невинное.