План D накануне

Веневетинов Ноам

[68] Препятствия на своём пути (лат.).

[67] Ас алхимии (лат.).

[66] Зд.: вылазка за правдой (лат.).

[65] В военном походе (лат.).

[64] В прямой кишке (лат.).

[63] Лично, собственной персоной (лат.).

[62] Зд.: дом надзирателя (англ.).

[77] Письменных источников (лат.).

[76] Старинная бумага (лат.).

[75] Адский доктор (лат.).

[74] В определённых кругах (лат.).

[73] Боковой вид (англ.).

[72] Антропологическая самка (лат.).

Глава

шестая

Пас на кладбище

Он один в округе, всё равно что на Родинии, — из щели между ней и Африкой смотрят чьи-то глаза, вместо дорог тоннели из сплетённых связками плодов пальм, по диаметру солончаков выбиты формулы компенсации, дождь считается изменением климата, встреч почти не бывает, ледяные шапки ползут в обе стороны, выкрик «ау» может вернуться с другой стороны через определённый период, — ещё разговаривал с ними. Между тем он почти уже докатился до паранойи, а, учитывая его бицепс, икроножную мышцу, возможность поворачивать шею, отслеживать это представлялось важным, кроме того, к началу 1899-го года таинственные службы извне действительно взяли его на карандаш. Днями напролёт он рылся там у себя, перекладывал книжки с места на место, составлял реестры, путанее которых было только представление Евдокса о системе мира. На самом деле нет. Большую часть времени Деукалайон приседал и отжимался, сам уже этого не замечая.

Вода в реке всегда отливала одним зеленоватым электриком. Выше по течению, напротив дома, где под мостом был затон, иногда водоворот, они сидели на валунах в саду, подставив лица палящему солнцу, поглядывая в сторону видневшейся справа церкви и идущей от той дороги.

Вчера под вечер он наткнулся на два неизвестных сундука с книгами, не замеченными при последней описи, тут же взялся пролистывать и заносить в список. Покончив с первым, сразу принялся за второй, пока чувствовал вдохновение. Подобные занятия почти не служили поддержанию физической формы, но он всегда был по натуре бунтарём, к тому же некоторое время назад перестал верить, что кто-то из ордена, эфемерного не меньше его безусловного призора, когда-либо вообще за ним наблюдал.

Здешнее собрание не заливал лавой Везувий, и об этом не разносилась весть. Отдельный стеллаж предполагался под хранение свитков, ротулюсов, свидетельств папирологии и вымерших народов, которых ушло несколько больше, нежели привыкли полагать теперь, вот так, вы-мер-ло, не потянули, может, а может, так замкнулись в себе, в узкоспециальной дискуссии, что их перестали учитывать. Сколько же он средств пустил в подписки и аукционы? ведя копирование одного и того же текста из одной точки и ожидая, что свёрток неизменно подвезут.

Родившийся в семье греческих повстанцев в третьем поколении, уроженец Ени-кале, знавший три языка, он любил читать, но не любил, да и не имел, как видно, возможности, выходить с плато, оттого был всеяден и убеждал себя, во мраке разбора, сквозь круги перед глазами, что понимает на любом. Потом всё это обдумывал, порой углубляясь в перепевку по ролям, очеловечивая образы персонажей по их нуждам после обозначения прямой речи.

Показался мост, куда, бывало, поднимались пришлые скитальцы, отчаявшиеся добиться отмены умереть-не-встать или юниона гвоздики и штыка и желающие раньше положенного пресечь нечто, как они это видели. Отчего бы им так долго тащиться, достигать плато и делать это именно здесь, он никак не мог уяснить, понимая, однако, что кому-то, впрочем, идти было близко, возможно, где-то неподалёку затеялся странный, мало с чем связанный городок. Кроме того, здесь всё-таки процветал или загибался монастырь, а такие места, кажется, в некоторых культурах неразрывно связаны со смертью. Иногда он сомневался, подозревая, что все они тоже приходили за хартией, но принесённый обет молчания не давал узнать это наверное.

— Нека сам проклета, — встала она навстречу. — То jе иста ваза.

И вот среди подобного приходилось гнуть свою линию, а помимо этого жить тайной жизнью, всегда планировать побег, полноценное исторжение, абсолютный выдох, без этих мыслей он уже не помнил себя. Длительной терапией и самоконтролем он научился не называть это предательством, хотя вообще-то родители настоятельно учили его смотреть правде в глаза, словно их предки в жерло пушек пакетбота «Почтальон». Он не обнаруживал высшего замысла в молчании и не молчал, свободно беседуя с сёстрами. Понимание, что зря он это затеял, положил столько сил и времени тогда, на этапах отбора, пришло через несколько лет жизни здесь. Сколько раз он стоял на гребне, перепробовав взгляды во все стороны, но до сих пор так и не решился спуститься по ту. Всех хартофилаксов хоронили здесь, он же стал добавлять к ним утопленников, вылавливать которых в шесть рук было удобно, и, главное, всем троим это нравилось. Таким образом они отчасти изучали и измеряли по себе мир, чем дальше, тем стремительнее менявшийся, и с вызовом ждали XX-й век, само наступление, само наличие этого рубежа и его перехода всеми до известной степени извиняло внутреннюю нестабильность в отношении его служения, более того, он и вправду почти решился уйти, говоря себе, что в следующем столетии просто необходимо подыскать занятие посовременней.

Она писалась не под эти обстоятельства; такой сложности, амальгамы из поставленной на службу кичевым бойням натурфилософии, из искусства допустимого, расширяющегося, словно сущее там далеко, из фальсификаций, пронизывающих науку и жизнь, от муравьёв до интегральной точки зрения, из поведенческих обыкновений, обнаруживаемых или приписываемых тому, что мёртво или эфемерно, из энтузиазма и его предметов столь экзотических и яростных, что охваченные окислением и, как следствие его, выделением повышеннного тепла люди в галантерейных лавках были в порядке вещей, суды — пещера теней, газеты — пещера теней, признанные цели — пещера теней, глобализация — пещера теней, Луна — пещера теней, соседи — пещера теней, источаемое Солнцем — пещера теней; такого клубка событийных темпераментов и следствий эти полумифические фигуры предусмотреть попросту не могли.

Он остановился, хлопнул себя по лбу, попав по рубину.

— Я же ещё в прошлый раз забыл у вас свою трубку.

— И вправду, я нашла её на консоле. Иако је ово прилично сумњиво.

— Что именно? — уже через плечо.

— Лула, уж слишком тебе идёт такое.

— Я сейчас, не ждите, я догоню, — прозвучало ненатурально.

День и с ним солнце над долиной шли к закату. Сёстры вернулись домой затемно, одна весь вечер декламировала стихи на сербском, забравшись с ногами на алтарь, вторая листала книги. Он, хоть и давно не спал, сидел под звёздным небом и беззвучно шевелил губами. …сравнительная анатомия превращается в промысел, желание испить молока — в иерархические классификационные системы, ходкие книги идут в печать по глобальному плану; он всё это хватал на лету, считывая признаки, и мысленно давно уже отправился в другое место, поскольку переход экономики, а от неё теперь танцевали все, в назревшую фазу капитализма будет знаменован столкновением сил столь чуждых всему прежнему, что хранить ему станет нечего, только лист, не несущий больше никакого смысла. Казалось, что он порой переводит это в «священное делание», приходилось тяжело без взгляда со стороны. Иногда накатывала некая извращённая форма служебного рвения, и прогнозы превращались в истории. Хотя, казалось, они были вполне литературны и обладали в своей основе явлением, открытым им для себя недавно; Деукалайон понял, к собственному стыду, что этим проникнуто множество книг, которые он читал, — комичностью.

На худощавой щеке сморённого сном Деукалайона мог бы поместиться краткий пересказ Нового завета: общеаттический диалект, так себе откровения, Мураториев канон и документальная гипотеза. Он проснулся над книгой и ловко бросил через себя читанный накануне текст на полку, вонзив с краю, чем оказал изрядную услугу, натурально поставив в один ряд с людьми, привыкшими к критике.

Там имелись: Василий Анкирский «Противодействие арианству», Присциан «Ода императору Анастасию», «Грамматика» Элия Доната, девять томов о правах, судах и законах чешской земли Корнелия Викториана, «Толкования на Вергилия» Мариуса Сервия, «Георгики» и «Энеида» Вергилия, Плутарх «Против Калота», «О видимом на диске луны лице», «О позднем наказании безбожника», критика и пояснения поэм Гомера Аристофана, два труда Люция Апулея, «Апология» и «Метаморфозы», «Утешение Философией» Северина Боэция, «Приискание» Виатора Замека, «Дикая прачка» Марии Анны Шикльгрубер, «История моих бедствий» Петра Абеляра, «Эрек», «Клижес», «Рыцарь в тележке», «Ивейн», «Сказание о Граале, или Персеваль» Кретьена де Труа, «Виллегальм», «Парцифаль» и полный «Титурель» Вольфрама фон Эшенбаха, «Граф Луканор» Хуана Мануэля и «Абердинский требник».

От чего он всегда избавлялся, так это от книг со штампом Чертковской библиотеки, отпускал их вниз с хребта, они скатывались по ту сторону, но всё равно норовили явиться поветрием подьячие библиотеки, взвод которых, кажется, стоял в Гурзуфе. Иногда с ними случались странные и абсурдные переговоры через очень толстую стену, коса находила на камень, сёстры в эти моменты как по волшебству отождествляли себя с монастырём, словно глава дипломатической миссии с Родиной, а переливать из пустое в порожнее они умели и любили, как никто.

Ольга показалась из-за зарослей кирказона, чрезвычайно спешила.

— Утопленник… очень необичан… радије…

Справа блестел на солнце рукав Салгира. Мирка стояла на берегу, багром с надписью «Евпаторiя» удерживая распластанное на глади тело, чтобы его не унесло потоком под свод плато.

Д. скинул обувь, намочив шаровары, ступил в воды, стайка солнечных окуней ушла на глубину. Изобразив утомление, она легла на траву, закатив глаза, приблизив руку тыльной стороной ко лбу, хотя, верно, могла бы поднять труп на вытянутых руках и продержать так несколько секунд. Профессионально осмотрели тело. Кажется, какой-то служащий, вид деятельности разъездной. Нечто среднее между почтальоном и коммивояжёром. Он обратил внимание на то, что уже давно заметили сёстры — дырка от пули в виске. Следовательно, его втянуло под скалы с той стороны и выбросило с этой. Очень нездоровый звонок из мира, считавшегося у иных источником любого рода пропастей, в том числе и на дне, в том числе и в хрупкой душе. На нём был форменный китель, уж в чём в чём, а в одежде они разбирались, могли бы подрабатывать историками моды определённой широты, через которую, впрочем, временами пролегали значительные торговые пути и ерундовые миграции.