Планета грибов

Чижова Елена Семеновна

Полгода назад случился сбой. Поднялась в номер, разложила вещи. Над кроватью – репродукция в рамке: Боттичелли. Нимфа, плененная любовью, превращается в богиню. Эта же картинка висела в самом первом гостиничном номере. Поняла: всё. Гостиницы кончились. Во всяком случае, для нее.

Сколько можно летать… Аэропорты, очереди на регистрацию, паспортный контроль.

Взгляд женщины-пограничницы, когда она сравнивает твое живое лицо с мертвым – на фотографии. Наши пограничницы снисходительны только к иностранцам. В их глазах мы заранее виноваты: родились здесь…

Она пытается согреться под одеялом. Тело ходит мелкой дрожью.

В самолетах

полно чужих детей, которым не сидится на месте. Родители не торопятся унять. Одернуть, прикрикнуть: вы мешаете взрослым пассажирам! А еще старухи. Она не переносит старух. Выглядываются из-за кресел, перемигиваются с чужими детьми, зовут: ку-ку! Ку-ку! Лишь бы заговорить неусыпное время: еще не старуха, женщина, потому что люблю детей. На детей надо смотреть сурово и непреклонно. Как пограничницы, пропускающие души пассажиров из одного условного пространства в другое: стоящие на границе двух миров. Дети должны усвоить: они виноваты. В том, что остаются после нас.

После нее не останется никого. В этой очереди она – крайняя.

Души, расположившиеся в креслах, жмурятся – боятся смерти. Она не боится. На месте летчика взлетела бы как можно выше, куда-нибудь в стратосферу. Небо тверже земли. Мгновенный удар. Когда ее тело обнаружат, каждый сможет убедиться: там, внутри, пустота.

Каждый раз, когда стюардесса объявляет: наш самолет приступил к снижению, – она ждет момента, когда шасси коснутся полосы. Пассажиры аплодируют, благодарят за отсрочку. Она аплодирует вместе со всеми. Смерть – встреча с родителями. Ее радует, что эта встреча отложена на неопределенное время. Может быть, до следующего раза, когда ее душа расположится в самолетном кресле, готовясь оторваться от земли.

«Хорошо хоть открыла форточку». За ночь немного протянуло: выветрило нежилой дух.

По вечерам родители устраивались на веранде. Ничего не изменилось. Такое впечатление, будто они там. Мать вышивает или вяжет. Отец пилит лобзиком. Гордится: «Интеллигентный не значит беспомощный». Мать кивает, то и дело сбиваясь с рисунка: свяжет – распустит. Огрехи все равно остаются. Как раньше, когда наряжалась в собственные творения. Ей, дочери, это всегда бросалось в глаза…

Упрямо пытаясь справиться с дрожью, думает: именно беспомощные. За каждой мелочью звали каких-то работяг. Платили не торгуясь. Те пользовались, задирали немыслимые цены. Даже я понимала. Лет с пятнадцати договаривалась сама. Просто назначала цену. Не нравится – найму другого. Работяги становились шелковыми. Не было случая, чтобы кто-нибудь отказался…

А еще – их гости. Всегда с ночевкой. Утром слонялись по участку, сидели на веранде, пили чай, как будто не решались уехать. Просто встать и уехать. Тех, кто явился впервые, приходилось провожать. Тащиться до самой станции. Впрочем, родителей это не пугало. Любили прогуляться – хоть до станции, хоть по лесу, до линии Маннергейма… Говорили: надо сходить, продышаться, в лесу особенный воздух. Чем он особенный, если дача, считай, в лесу?..

Она ныряет под одеяло. С головой, как в юности, лишь бы не слышать дурацких разговоров, пересыпанных интеллигентным матерком. Как-то спросила: зачем ваши гости ругаются? Мать всплеснула руками: боже мой, что ты выдумываешь! Отец попытался объяснить: «Пойми, в данном случае это – совсем другое. Существуют разные уровни языка. Когда культура речи достигает определенного уровня,

бранные слова воспринимаются как эмоциональные всплески. Своего рода – игра. В каком-то смысле их просто не слышишь…» – он обернулся к матери. «Да, я тоже не слышу…» – мать подтвердила охотно.

Однажды сказал: «Ты – взрослая девочка. Должна понимать: то, что говорится за нашим столом… Об этом нельзя с посторонними».

Усмехнулась, потому что подумала: посторонние – это вы. И ваши гости.

Смотрели, как дочь собирает грязную посуду: тарелки, кофейные чашки. Пустые рюмки оставляли где попало. Окурки по всему участку: ходила, собирала в ведро. Никто не заставлял. Но проще собрать и вымыть, чем ходить мимо, дожидаясь, пока мать наконец раскачается.

Села, вытянула ноги. Косточки снова опухли. Забыла принять мочегонное. Роясь в сумке, пыталась нащупать телефон: «Черт! Забыла в машине…» – с вечера даже не вспомнила. Будто и вправду вернулась в прошлое, в котором нет ни мобильников, ни неотложных дел. Отец говорил: здесь, на даче, как будто выпадаешь из жизни. По утрам, когда открываешь дверь, видишь этот тихий свет. Чувствуешь воздух, первозданный, будто льющийся неизвестно откуда. Райский. А ты стоишь и пьешь: глотками, словно ключевую воду… Неужели не ощущаешь? Это же так просто: иллюзия полноты.

Отводила глаза. Вот именно: не жизнь, а сплошная иллюзия…

В просвете занавесок голубеет небо, мягкое, еще не тронутое жарой. Она пытается раздернуть пошире. Ржавые ходунки впились клещами. Паутина по углам, на подоконнике мушиные трупики. Усилием воли заставляет себя не смотреть.

Позавчера, планируя дела, раздумывала: может, отправить кого-нибудь вперед. Пару молдаванок – здоровые бабы, дня за два бы управились, навели порядок. По крайней мере, приехать в чистый дом. Ни грязи, ни пыли. Потом представила: ходят, разглядывают… Посмеиваясь, собирают материнские салфетки…

«Так, – защелкнула косметичку. – Теперь – кофе, – тут только сообразила: не на чем варить. – Где ж эта плитка?.. А вдруг не работает?..» – вышла на крыльцо.

Лебеда, крапива… И раньше было запущено, теперь совсем заросло. «Мы – городские жители. В наших генах этот навык отсутствует – умение работать на земле». Возражала, приводила в пример соседей: «Тоже городские. Просто пашут как папы Карлы». Отец поправлял: «Итальянские мужские имена не склоняются: папы Карло, о папе Карло…»

Пример соседей не действовал. Мать кривилась: «Только этого не хватало: стоять кверху задницей над грядками!» Отец подводил политическую базу: «Пойми, наше государство не справляется с продовольственной проблемой. Вот и выделяет участки. Чтобы граждане сами обеспечивали себя овощами. Лично я под эту дудку плясать не намерен».

Заросший участок – безупречная гражданская позиция.

Лет в шестнадцать приняла первое важное решение: сразиться с этим безруким драконом – разбить цветник.

Рассада продавалась на рынке. Были б деньги, купила бы у бабок.

Соседка удивилась: «В июле? Поздно, не приживется…»

«Приживется, – ответила уверенно. – Вот увидите. Я буду ухаживать». Соседка улыбнулась, но потом дала: много. Разных. Выкапывая, объясняла: эти – на свет, эти – в тень. Слушала внимательно, старалась запомнить. Практические знания. Вроде секретного оружия против родительских неумелых генов. «Ты, доченька, если что – не стесняйся, приходи».