Планета Харис
Шрифт:
Машина шла на невиданной скорости. Едва успевали подходить грузовики один за одним, через равные короткие интервалы - и забирать чистое провеянное зерно и пахучую солому. То зерно, то солому...
Окутанная кружащейся в воздухе половой, пышущая теплом машина прошла почти бесшумно мимо девушки. Мотовило захватывало и пригибало колосья, серебристые ножи хедера врезались со свистом в стебли, откусывая их под самый корень.
Но... за штурвалом никого не было. Машина работала сама, без человека. Рената попятилась. Мимо нее прошелестел, не касаясь земли, груженный зерном странной вытянутой формы "грузовик". В его кабине тоже никого не было.
"Я
Но Рената знала, что она не спит. Она вдруг стремительно нагнулась и сорвала пучок колосьев. Каждый из них был тяжел л тучен - не бывает в природе таких огромных колосьев.
А жатва продолжалась вокруг нее - безлюдная, нереальная, стремительная, как полет.
Пыль, треск, обжигающее солнце, запах хлебов, никнущие тяжелые колосья, призрачные машины, золотое зерно. И на всем поле, от горизонта до горизонта, ни одного человека - только эти машины.
Рената бежала по дороге и кричала.
Рождественское, как всегда, предстало неожиданно, едва она поднялась на пологую гору Иванову могилу.
Девушка остановилась перевести дыхание. Голубоватые уступы Приволжской возвышенности поднимались к облакам, словно гигантские ступени. Ветер качал кустарники и травы. Рената пристально разглядывала родное село. Вместо привычных тесовых сереньких и соломенных грязно-желтых крыш какие-то совсем другие - даже не шиферные, а гладкие, блестящие, красивые, желтые, синие, зеленые крыши, окруженные купами деревьев. Сплошные сады и парки. Нет, это не Рождественское. Там в последние годы сады пропали, а парков отродясь не было. Но ведь сегодня утром она сошла на станции Коростыли, что в трех километрах от Рождественского, а на станции все было по-прежнему. К тому же она встретила соседку тетю Анюту, которая ехала в город забитого бычка продавать, и она сказала, что отец ждет телеграмму. Что же это? Чувствуя, что ноги у нее стали словно ватные, Рената сделала над собой колоссальное усилие и мужественно пошла навстречу непонятному.
Возле речонки Лесовки, впадающей в Волгу, играли дети, и Рената несколько успокоилась.
– Какое это село?
– спросила она, вглядываясь в незнакомых ребят.
– Рождественское!
– хором ответили ребята. Они тоже с любопытством разглядывали Ренату. И когда она, уходя, оглянулась, они все смотрели ей вслед молча, недоверчиво и как-то удивленно.
"Вдруг нашего дома не будет,- подумала Рената, опять ускоряя шаг.- И, о господи, отца не будет?!."
Задыхаясь, чуть не плача, блуждала Рената по улицам - совсем другие дома, и в них другие люди, чужие и незнакомые и на крестьян-то не похожие, дачники, что ли? Они же все городские.
Мимо Ренаты прошло уже несколько человек, но она не решилась спросить их. Они с отцом жили при школе. Старая, еще земская, школа, двухэтажная, из красного кирпича, с красноватой черепичной крышей... А во дворе сарай под такой же черепичной крышей. Куда же делся этот дом и как могло так измениться село? Потрясенная, близкая к отчаянию, искала Рената свой дом, где она родилась и выросла, но его нигде не было. Все дома другие, и жили там совсем не знавшие ее люди.
И все-таки дом был! Его так перестроили и перекрасили, что сразу не узнать. Но Рената нашла и узнала. Это был он - дом ее детства. И сарай тот самый, и груша-дичок, на которую она так часто залезала. Дерево стало еще выше, еще
Ее заметили, и навстречу ей вышел загорелый, светлоглазый мальчуган с русыми, выгоревшими на солнце волосами.
– Вам, наверно, маму?
– спросил он вежливо. Он хотел сказать, что мамы нет дома, но, заметив, что незнакомая девушка расстроена и даже напугана чем-то, мальчик радушно пригласил ее войти.
Рената вошла и села - у нее подкашивались ноги. Рюкзак она сняла и опустила рядом на пол, покрытый какими-то гладкими, зеленоватыми плитами.
В этой самой комнате у Петровых была столовая. Посредине стоял круглый стол, покрытый белой скатертью. Вдоль стен - застекленные шкафы с книгами, старомодный диван, обитый заново, глубокое кресло, в котором любил отдыхать Михаил Михайлович, пока дочка читала ему вслух стихи Тютчева, Фета или Есенина. В углу на столике стоял граммофон, похожий на огромный синий цветок вьюна. А в простенке между окон стояло трюмо. На стенах в солидных багетах висели репродукции с картин Левитана и Николая Рериха. И одни подлинник гордость старого учителя - пейзаж Коровина. И еще - портрет матери, выполненный акварелью одним заезжим художником.
Ничего этого не было. Совсем другие вещи - другого облика, а вместо граммофона в углу стоял на ножках лакированный ящик с матовым экраном непонятного назначения. Вместо стульев были маленькие разноцветные кресла, очень мягкие и упругие.
Пол застилал пушистый лиловый с серым ковер. На стене ни одной картины, только портрет молодого человека (в странном одеянии) с лицом красивым и добрым и с той же характерной черточкой между носом и губой, как у мальчугана, стоявшего возле Ренаты.
– Это твой брат?
– кивнула она на портрет.
– Я его младший брат,- с гордостью подтвердил мальчик, и, вдруг поняв, что до гостьи "не доходит", кто на портрете, он с наигранной простотой пояснил: - Это ведь Кирилл Мальшет.- И опять мальчик почувствовал, что гостья не поняла.- Тот самый Мальшет, космонавт, который сейчас на Луне,пояснил он, все более удивляясь.
– На Луне...- слабо усмехнулась Рената,-это хорошо, что ты такой фантазер.
– Как фантазер?!
– вскричал мальчик.- Он работает в Лунной обсерватории в заливе Радуг, но разве вы об этом не слышали?
– Нет, мальчик,- неуверенно произнесла Рената.
– Но об этом весь Мир знает. Как странно... А меня зовут Юрой. В честь Юрия Гагарина.
– А кто такой Гагарин?
Мальчик широко раскрыл глаза, озадаченный сверх меры.
– Тот самый Гагарин... Первый космонавт. Вы не знаете, кто такой Гагарин? Откуда же вы приехали... разве есть такой уголок...
Юра подошел ближе и смотрел на нее, все более и более удивляясь. Какая-то странная! И одета не так, как все... Какое короткое платье, как у маленькой, чтоб не падала.
– Откуда вы?
– повторил он настойчиво.
– Из Москвы. Я приехала домой, к отцу. Мы живем... жили вот в этом самом доме. Но я не могу ничего узнать. Если это - Рождественское, то где мой отец?
– Кто ваш отец, я всех здесь знаю?! У Ренаты задрожали губы.
– Он директор Рождественской семилетней школы - Михаил Михайлович Петров. Где он? Ты его знаешь?
– Я... не могу... его знать,-задохнувшись, ответил Юра.- Но я о нем слышал. От дедушки. Это дедушкин учитель. Дедушка помнил его всю жизнь. Вы дочь... У него была только одна дочь... Ох!..