Планета матери моей. Трилогия
Шрифт:
— Опять заносишься, товарищ Икрамов!
— Говорю, что велит долг партийца.
— Один человек еще не партия.
— Вся партия — единое сердце и единый ум!
— Попадаются такие, кто примазывается к партии. На нашей базе вы не единственный коммунист, учтите! — Галалы выпаливал без запинки, сохраняя многозначительный вид, мысленно прикидывая, как можно будет использовать свои «обличения» в дальнейшем. — Не считай всех оболтусами. Ты, как немытая ложка, суешься в самую середину кастрюли: мол, вот он — я! Хоть низенькую горушку, а спешишь насыпать, чтобы залезть наверх. Как это называется? Карьеризм — вот как!
Икрамов смотрел на него в немой ярости, но не спешил ответить.
— Не уводи нас, товарищ Галалы, в ненужный спор, — сказал он почти спокойно. — Речь идет не обо мне лично, а о решении месткома. Я свое место знаю. Выскажешься, когда на повестке будет стоять мое персональное дело. Правильно я говорю, товарищ Сохбатзаде?
Тот сидел, облокотившись на стол, пряча взгляд одинаково и от Икрамова, и от сощурившегося в бессильной злобе Галалы. На прямой вопрос не отозвался ни звуком, лишь опустил тяжелые веки, не то в знак согласия не то думая что-то свое.
23
Ранним утром караван машин потянулся на беюкшорскую дорогу.
Я не успел миновать ворот автобазы, как из динамика диспетчера громогласно раздалось:
«АЗМ 19—27! Вагабзаде, зайдите к начальнику!»
Выскакивая из кабины, махнул рукой ближайшему водителю из своей бригады, чтобы двигались дальше.
Сознаюсь, неожиданный вызов поселил в душе некоторую тревогу. Вместо того чтобы бегом пересечь двор, я шел неохотно и медленно, нога за ногу. То и дело приходилось сторониться: машины выезжали за ворота одна за другой, и каждый шофер, высовываясь, кричал мне что-нибудь ободряющее или же просто приветственно нажимал на клаксон. Они не были моими приятелями, не с каждым из них я сидел в чайхане за самоваром, но вся база поголовно знала о тех новшествах, за которые боролся Икрамов, и о моей причастности к его усилиям. Группка Галалы отнюдь еще не была рассеяна; как и прежде, она пыталась заткнуть слабым рты, беспардонно вмешивалась в дела месткома, пытаясь сохранить в своих руках власть «второй дирекции». В ход шли любые средства: нашептывание за углом и открытая склока. («Здорово тебе задурили мозги!», «Считаешь Икрамова другом? А знаешь, что он говорил про тебя?..», «Создаете нездоровую обстановку в коллективе, товарищ Икрамов!»)
Я ничего не отвечал на ползучую клевету, но Икрамов умел отбрить очень ловко; его остроумные ответы повторялись потом по всем закоулкам. Работники автобазы относились к нему все с большим дружелюбием и доверием.
Сколь ни увертлив был Галалы, но его прищуренные бегающие как ртуть глаза все чаще выдавали тайные мысли, пока язык источал мед. Мы с ним держались очень вежливо, хотя отлично понимали, что у каждого за душой. Иногда он говорил с такой откровенностью, что я начинал ему верить.
Вскоре после истории с анонимным письмом, когда он отрицал, что я сдал в кассу деньги, Галалы подстерег меня на автобусной остановке, мы вместе проехали половину дороги, и он уговорил сойти по пути.
Углубившись в пустой переулок, он остановился под фонарем и с дрожью в голосе, поклявшись здоровьем своих детей, стал уверять в своей полной непричастности к анонимке. Как великую тайну поведал, что ему удалось приметить почтовый штемпель на конверте.
— Письмо из твоего района. Ищи врага среди односельчан.
Я довольно равнодушно отозвался:
— Знаю, это написал сын нашей соседки, мой бывший одноклассник. Не то чтобы он очень дурной человек, а так, балаболка.
Моя осведомленность разочаровала Галалы, но он не упал духом и не упустил нить разговора:
— Был я сегодня в бане.
Говоря это, Галалы совал руку в один карман, шарил в другом, и все это корчась и извиваясь, будто ему за пазуху сыпанули горячей золы. Наконец достал небольшой сверток в газетной бумаге и нерешительно протянул мне. Я подумал, что это Коран и таким странным образом, передавая книгу мне, он символически снимает с души тяжесть…
— В аллаха веруешь? — спросил Галалы скороговоркой.
— Человеку надо прежде всего верить в себя.
— Ну, как знаешь, — он беспомощно покачал головой. — Только пообещай, что будешь молчать о нашем разговоре. Обещаешь? Все равно ведь никто не поверил, что ты возил камень для школы ради наживы. Так какой резон мне теперь идти и каяться? Что подумают обо мне родные дети? Пожалей их, Замин. Возьми свои триста рублей, и забудем про все.
Я решительно отвел его руку:
— Деньги не мои. Они предназначались государству. Вот и сдайте их в кассу нашей конторы.
Круто повернувшись, я зашагал прочь и, лишь заворачивая за угол, бросил взгляд через плечо. Галалы все еще стоял под фонарем, и укороченная тень от его щуплой фигуры шевелилась на мостовой, как маленький распластанный человечек.
Разыскав автобусную остановку, я с удивлением заметил на противоположной стороне улицы знакомую фигуру. Медведь-Гуси! Да не один, а в сопровождении своей прежней ватаги. Их тени уличные фонари вытянули, увеличив до гигантских размеров, и они издали напоминали «тени от казанов» — так в селении при похоронах выставляются за порог большие и малые горшки. Ватага все теснее обступала Гуси, а он что-то горячо доказывал, размахивая руками.
Интересно, почему они очутились здесь? Случайно? Очень сомнительно. А что, если по сговору с Галалы? Может быть, старый хорек ожидал, что я его ударю в пустынном переулке, и запасся свидетелями?
Первым моим желанием было подкрасться к блатной ватаге по темной стороне улицы и сказать внезапно: «Хотите выяснить со мною отношения? Валяйте». Но благоразумие взяло верх. Кому доказывать храбрость? Они не постыдятся накинуться на одного всей гоп-компанией.
Нет уж, хватит быть доверчивым лопухом. Если в следующий раз Галалы снова затянет жалобную песню о своих детях, я скажу, что им лучше расти без такого папаши. Иначе липкий след, как от ядовитого слизняка, будет тянуться еще полвека. Привычка заглатывать неправедный кусок въедлива; детей надо смолоду приучать честно зарабатывать хлеб, а не перенимать жульнические повадки отца. Я кипел гневом и не мог думать иначе…
Сохбатзаде понурившись сидел в кабинете один возле газовой печки. Было слышно легкое шипение горелки.
Волнение мое внезапно улеглось. Начальник поднял голову.
— Опять у нас Боздаг, — проронил он с тяжелым вздохом.
Я почти обрадовался: значит, никаких новых неприятностей не ожидалось! Бодро отозвался:
— Отправимся в том же составе. Бригадой. Дело привычное.
Начальник повеселел; должно быть, он не ожидал быстрого согласия на трудный рейс. Последнее время, учуяв его слабость, приспешники Галалы и ватага Медведя держали себя все более нагло. Не было дня, чтобы диспетчер не докладывал от отказавшихся под разными предлогами от невыгодных поездок. Он пробовал вызывать их поодиночке, усовещевать. Никакого впечатления!