Планета матери моей. Трилогия
Шрифт:
А стоило повысить голос, как водитель с кривой ухмылкой лез в карман: «Прошу подписать заявление. Увольняюсь».
Обеспокоенный Галалы пытался восстановить престиж начальника. Однако шоферская вольница вырвалась уже из узды. Он сам допустил просчет, обругав за глаза начальника «тряпкой». Потеряв терпение, Галалы кричал, что, будь он на месте Сохбатзаде, засадил бы парочку крикунов в кутузку за оскорбление личности, а уж в трудовую книжку влепил такое пятно, что всей жизнью его не отмыть. Открытые угрозы только больше отдаляли от него недавних подпевал. Галалы старался вышагивать тощими
Дошло до того, что «ватага» Медведя несла караул перед кабинетом начальника, готовая в любой момент прийти на помощь. Гуси сам частенько околачивался в «предбаннике».
Икрамов решил, что пора нанести удар и по «группе охраны». Он составил поименный список праздношатающихся, вынес его на обсуждение месткома и официально предложил начальнику издать приказ об удержании из зарплаты суммы ущерба, нанесенного прогулами. «Ватага» сразу раскололась, каждый стал доказывать с жаром, что от рейсов их отстранил сам Галалы. И как ни вертелся хитроумный хорь, ему пришлось-таки взять вину на себя, по возможности обелив патрона.
Вся эта смехотворная история с «личной гвардией» заставила Сохбатзаде очнуться окончательно. Он впервые за долгое время поднял голову, обвел членов месткома испытующим взглядом, пригладил седой пробор, поправил галстук и вдруг рубанул ладонью наотмашь, будто топором отсекая от себя нечто невидимое.
— Давай руку! — сказал он мне.
С недоумением и некоторой заминкой я исполнил требуемое. Он крепко пожал ее.
— Я и раньше думал, что ты настоящий мужчина, а теперь уверился окончательно: не пропадешь и не отступишь! Будем отныне заодно.
Не могу сказать, что странное братание меня обрадовало. Лесть в глаза всегда вызывает настороженность. Однако, выйдя за порог, я ощутил прилив сил. Утро начиналось прекрасно! Может быть, теперь в самом деле все пойдет по-иному?
В глубине души сомнение точило меня по-прежнему: к чему, собственно, относилась похвала Сохбатзаде? К моему трудовому усердию, к гражданской принципиальности? Или он усмотрел во мне подходящего человека, которого надеялся приблизить. С тех пор как существует род людской, главные битвы разыгрывались внутри человека. Ристалищем становилась его совесть. Если удавалось победить темные инстинкты, переступить через эгоизм и властолюбие — такой боец выходил с честью из незримого поединка с самим собою и мог рассчитывать на победу во многих областях жизни. Однако выявить внутренние силы можно лишь в том случае, если в них возникает нужда. Вот что меня радовало больше всего: я был нужен общему делу и своим товарищам!
Мир казался мне в то утро обновленным. Едва выглянувшее из-за серого холма солнце косым лучом удлинило тени, и хилые деревца, которым не давали подняться в полный рост то зимний ветер хазри, то летняя обжигающая моряна, не могли набраться живительных соков в земле, пропитанной нефтью, — даже эти заморыши казались сейчас стройными ветвистыми деревьями.
Небесный свод напоминал полуочищенный мандарин: одна часть была пламенно-оранжевой, вторая — беловатой, блеклой.
В этот ранний час по шоссе торопились только трудяги грузовики. Их путь лежал к проходным заводов, к строительным площадкам, к продуктовым складам.
Нельзя представить большой город без множества дорог, которые ведут к нему. Город создается перекрестием дорог…
…Мой начальный путь лежит по набережной. Привычно держа руки на руле, я с улыбкой вспоминаю наивные расспросы фронтовых товарищей, уроженцев дальних мест: «Неужто у вас нефть бьет прямо посреди города? Так и ходите по колено в мазуте? А если вспыхнет огонь? Чем спасаетесь от пожаров?» Я отвечал: «Отвоюемся, ребята, — приезжайте в гости. Сами все увидите».
Прошлое отплыло, заслонилось сегодняшним днем. Мне был понятен унылый тон начальника, когда тот протянул с неудовольствием: «Опять этот Боздаг…»
Хотя боздагская операция принесла автобазе благодарность и премии, понемногу дело пошло на спад. Я считал виновным прежде всего себя. Из-за моей нелепой истории с водительскими правами бригада больше двух недель была предоставлена самой себе. Противоречивые указания Галалы расшатали дисциплину: после того как трубы были свезены к подножию горы, водители один за другим под всевозможными предлогами стали избегать обременительных рейсов.
24
Уже наступил полдень, когда на железнодорожном полустанке мы погрузили трубы и двинулись на север. Все восемь машин с прицепами. Ребята уже совсем неплохо управлялись с ними.
При выезде на шоссе я остановил свою колонну. Надо было решить, как действовать дальше. Самое правильное — добраться гуртом до подножия Боздага и затем кому-нибудь разведать состояние горного серпантина.
Ахмед предложил поплотнее закусить перед дорогой; возможно, в течение дня у нас уже не останется на это времени. Все одобрили его мысли, и, оставив грузовики вдоль обочины, мы отправились в ближайшую чайхану.
Она размещалась в старом, покосившемся доме. Железнодорожную станцию теперь перенесли гораздо дальше — она расположилась у самого спуска в долину Боздага, куда манили издали белые столбы с указателем. Когда-то стены чайханы тоже были сложены из чистейшего, сверкающего на солнце камня, но с течением лет от пыли и копоти потемнели, стали на вид землистыми, и даже зазоры между плитами настолько плотно забило песком, что дом казался теперь слепленным из единого куска. Остатки былого величия проглядывали лишь в сводчатой архитектуре заброшенного здания.
Первым на разведку отправился Гуси. Он вернулся с довольным видом и, щелкнув себя по горлу, радушно пригласил:
— Заходите, мужики. Каждому найдется по сто граммов для сугрева!
Пропуская вперед Солтана, я заметил, что тот идет весьма неохотно, чуть не спотыкаясь.
— Чем недоволен, внук муллы? Нет аппетита?
— Нет, почему же… — промямлил он, дожидаясь, чтобы Медведь-Гуси скрылся за дверью.
Солтана грызло скрытое беспокойство. Рыжеватые волоски на щеках и подбородке стали особенно заметны из-за разлившейся бледности.