Планета матери моей. Трилогия
Шрифт:
На время расследования исполняющим обязанности директора был назначен молодой инженер Кебирли. И вот именно он просит об отставке!
Я пригласил Кебирли в райком. Он показался мне чрезвычайно расстроенным.
— Скажите откровенно, в чем причина вашего ухода?
— Боюсь за своих детей.
Не очень охотно, но в конце концов признался: ему пригрозили. Если станет ворошить дела прежнего директора Джалила, чернить его, то поплатится жизнью собственного ребенка.
Я был потрясен. Страшная угроза — и где? Не за тридевять земель, не среди профессиональных гангстеров — у нас в районе! Растерянно
Джалил не был взят под стражу, только отстранен от должности. Незадолго перед тем бюро райкома поставило на обсуждение его персональное дело, он явился как ни в чем не бывало и хладнокровно перебирал бумаги! Его самообладание наводило на мысль, что допущена ошибка: человек не чувствует за собою вины! Лишь когда факты злоупотреблений стали выстраиваться в цепочку друг за другом, а Джалил не нашел в своем портфеле ни одного им опровержения, он бросил сквозь зубы, что «этого так не оставит» и «дойдет до самого верха». Видя, что подобная угроза не произвела впечатления, переменил тон.
— Среди трав есть одно неприхотливое растение. Это пырей, — неожиданно сказал он. — Куда упадет его семя, там и укоренится. Ему не нужно ни ухода, ни удобрения. Пырей растет как бы сам по себе.
— Все это прекрасно, — нетерпеливо прервал его прокурор. — Но кто же здесь пырей?
— Я! — с пафосом воскликнул Джалил. — Не губите меня, не режьте под корень, и я смогу еще приносить пользу.
— У вас есть дети? — осторожно спросил я.
— Одиннадцать душ, товарищ секретарь. Супруга — Мать-героиня. Но и я им не посторонний, — он охотно подхватил общий смешок.
— Некоторые, вероятно, уже взрослые?
— А как же. Работают, учатся. Не бездельники.
— Два ваших сына студенты в Баку, но одновременно расписываются в ведомостях за зарплату. Это верно?
— Верно. Они… совмещают. Хотелось, чтобы трудовой стаж не пропадал.
— У вас большое личное хозяйство? И скот пасете на колхозном лугу?
— Так, баловство… Люблю животных.
Когда встал вопрос о его исключении из партии, Джалил снова попросил слова. Он достал из портфеля скатанный в трубочку лист и стал бережно его разворачивать. Это оказался плакат с изображением румяного младенца.
— Ради них, только ради них…
Решение бюро осталось неизменным, но многие были смущены.
Когда я рассказал Кебирли эпизод с плакатом, тот с отвращением проговорил:
— Гнусные черви! Для них не существует ничего святого. Готовы спекулировать даже собственными детьми. Куда уж им жалеть чужих! Пока Латифзаде, не отрывая глаз от бумажки, бубнит о высоких моральных принципах, такие, как «золотой» Джалил, обделывают преступные делишки, — Кебирли безнадежно махнул рукой.
Пришла пора разбирать личное дело и Шамсиева. Ходили слухи, будто находящийся в предварительном заключении Джалил распоряжением начальника милиции ежевечерне отпускался домой. Когда мы захотели это проверить, Джалила из дома спешно отправили в машине «скорой помощи» в больницу. Но почечная болезнь оказалась ложью. Звенья круговой поруки лопались одна за другим…
Однако и среди членов бюро райкома не было единодушия. Наши резкие
Мы должны были наконец столкнуться с Латифзаде открыто. Случай вскоре представился.
На одном из пленумов райкома многих заставило задуматься серьезное выступление председателя колхоза из села Гаялты Малейки-ханум. Она впервые признала, что объединение колхозов не дало положительных результатов. Крестьяне недовольны, а их клеймят за пережиток прошлого — чрезмерную привязанность к родному гнезду. Но ведь укрупненный поселок удалил земледельцев от их земли! Клочки возделываемых горных участков стали малодоступны и, находясь в забросе, дичали. Обрабатывать их можно было только вручную: пахать лошадью, запряженной в плуг, косить косой.
Услыхав слово «вручную», Латифзаде наподобие охотника, долго томившегося в засаде, решил, что настал наконец момент открыто выступить против меня, поскольку я поддержал Малейку-ханум.
— Призывать обратно к сохе, — значит, тянуть нас вместо социализма в средневековье! — воскликнул он голосом, дрожащим от святого возмущения.
Отвечая, я рассказал о недавней беседе в Гаялты с колхозным ветераном.
«Эх, сынок, хорош у тебя пиджачок», — сказал тогда старик.
Я тотчас снял его:
«Он твой, дедушка. Не обидь».
С хитрой усмешкой тот принял дар, накинул на плечи, так что ему, коротышке, полы доходили до колен.
«Ну как? Нравлюсь?»
И решительно скинул чужую одежку.
«Смекаешь, к чему я это сказал? Не все надобно мерить по собственной мерке, секретарь. На тебе пиджачок сидит в самый раз, а я в нем хуже старухи. Не указывайте крестьянину, где ему пахать и сеять! Судите наш труд по урожаю».
Латифзаде скривил тонкие губы в ядовитой улыбочке.
— Призываете к бесплановому хозяйству? Интересно. Даже очень!
— Планы должны составляться разумно. Исходя из реальных возможностей каждого хозяйства. В прошлом году мы провели такой эксперимент в нескольких хозяйствах: разработали план в каждой бригаде, обобщили на правлении. А когда получили предписание из Баку, увидели, что ни одна цифра не совпадает.
Помнится, я сразу помчался тогда в республиканский Госплан. Меня как мячик перебрасывали из кабинета в кабинет. Эксперт только развел руками. Заместитель начальника отдела признался, что и рад бы помочь, да не его компетенции дело. К начальнику отдела я ворвался уже достаточно взвинченный.
— Объясните, как можно спускать дополнительный план по картофелю, если он уже выкопан? Заново сажать, что ли? Или путем волшебства превратить пожухлую ботву в молоденькие клубни?
Начальник величественным жестом пригласил сесть. Разглядывал меня как диковинку.
— Так вы и есть первый секретарь Эргюнеша? Наслышан, наслышан. — Взгляд на циферблат новомодных часов со светящимся табло. — Обеденное время. Подкрепимся, потом потолкуем. Не возражаете?
Он прошествовал к круглому столику, приподнял белоснежную салфетку.