Планета матери моей. Трилогия
Шрифт:
Мать, решив, что по тугоухости Гюльгяз не расслышала ее, повторила прочувственные слова благодарности:
— Пусть у Селима будет столько радости от будущего сына, сколько принес мне сегодня Замин. Ведь он окончил курсы и уже получил работу.
— Вот как? — сухо переспросила Гюльгяз. — И что у него за работа?
Чтобы рассеять дурное настроение соседки, мать, приветливо улыбаясь, сказала:
— Замин — ваш питомец, тетушка. С помощью дяди всего достиг. Вы ему и свадьбу справите. Пусть в его двери стучится всегда счастье!
Кислое выражение не покидало сморщенного лица Гюльгяз.
— Не рано ли речь повела о свадьбе, когда в твоем доме полного котла
Мать скромно отозвалась, чтобы не раздражать своенравную старуху:
— Водить грузовики будет, ничего более.
Гюльгяз наконец-то обратила взгляд на меня, критически оглядела с головы до ног.
— Значит, крестьянская жизнь ему не по нраву? А чему ты радуешься? Тебе-то какая прибыль, что этот лоботряс сядет за руль, да еще срамную красотку в кабину посадит — только пыль из-под колес! Годами лица его не увидишь. Нет, верно старые люди говорили: от беспутного дровосека вязанки хвороста не дождешься.
Мать вспыхнула:
— У сироты за спиною никто не стоит с тугим кошельком, чтобы он мог рассчитывать на важный пост. Спасибо, что на хлеб заработает. — Помолчав, она пересилила себя и добавила помягче: — Наказала Замину: из первой получки купить всем нам по платку в подарок. А уж возить дядю Селима, когда потребуется, его прямой долг.
Ворчливая старуха отозвалась с неохотою:
— Ну, ну, поглядим. Пока от вашего соседства прибыли нам не было.
И пустилась со всех ног разгонять кур, которые разгребали саман у недостроенного дома. Ее отрывистые слова, сказанные будто про себя, явственно были слышны, однако, и нам:
— Теснимся из-за оравы оборвышей… Никакого покоя. Пришлый, явился — местный убегай, точная поговорка.
Мать вздохнула и сделала шаг к медному казану с прокисшим молоком, который Гюльгяз обыкновенно отдавала нам. Я хотел преградить ей путь, воскликнуть, что пусть злая старуха лучше собакам его выльет, а нам от нее отныне даже щепки не надо; отдали старый хлев под жилье, и мы были у них на побегушках, как верные слуги. Но не успел рта раскрыть, сник под материнским взглядом. Она молча донесла казан до тутовника и вылила прокисшее молоко в яму. А сполоснутый и наполненный свежей водой котел поставила на огонь очага.
— Иногда достойнее смолчать, сынок. У стариков разум затмевается. Пропускай мимо ушей их злые слова, но крепко помни добрые. Дядя Селим нам друг, зачем его огорчать? Откажись я от молока, и Гюльгяз пустила бы молву по селению: не успел, мол, Замин первую получку принести, а семья уже загордилась. Напротив, будь к ней почтителен теперь вдвойне.
Я упрямо сказал:
— Давай переедем отсюда.
— Куда же?
— В город. Я буду работать на автобазе, и вам место найдется.
Мать покачала головой:
— Не хочу кочевать с места на место. А тебя не держу. Хоть сегодня переселяйся.
Начало нашей ссоры прервало появление дяди Селима. Последнее время я сторонился его, сердце мое кипело досадой, но едва мы сталкивались, как прежнее чувство привязанности к нему немедленно воскресало. Он был всегда ровен в обращении со мною и приветлив. Видимо, в самом деле любил меня.
Однажды еще школьником я выследил галочье гнездо. Галка птица перелетная, она затесалась в воронью стаю и вместе с воронами прилетела к нам в селение. Только разве ее сравнишь с вороной? Она была намного красивее. А уж что вытворяла в воздухе! На ее полеты и кувыркания весело было смотреть. Поднимется до самых облаков, потом сложит крылья и камнем падает вниз. Но, не достигнув земли, вновь взмывает кверху. Или, бывало, примется плескаться в воде… Дядя Селим,
Сколько воспоминаний связано у меня с дядей Селимом!
В этот раз он крепко обнял и трижды торжественно поцеловал меня. Поздравил и мою расцветшую от удовольствия мать.
— Ну вот, а вы говорили, что он не осилит шоферскую науку. Попомните мое слово, пройдет совсем немного времени, и наш Замин станет лучшим водителем в районе. Несколько месяцев практики, и он будет сидеть за рулем как остроглазый ястреб!
От этих слов все, что я копил против него на сердце, бесследно растаяло, будто весенний лед.
— Смотри, братец, перехвалишь его. Ведь говоришь так только по доброте. Ты всегда любил моего озорника. А я хочу, чтобы у него характер переменился.
Я подхватил ее шутливый тон:
— И такое мнение обо мне у родной матери! Разве я хоть раз сказал чужой курице «кыш»?
Все мы весело рассмеялись.
— Иди сюда, нене [5] , — позвал Селим бабушку Гюльгяз. — Сегодня такой счастливый день!
— Теперь соседка будет на автомобиле разъезжать, — сказала та, выглядывая.
5
Нене — матушка.
— Ты про Зохру говоришь? — переспросил Селим, но его старая мать уже хлопнула дверью. — До чего же у нее характер стал сварливый, — пожаловался дядя со вздохом. — Причина, наверно, самая ничтожная: или курица вовремя не снеслась, или мышь попала в казан с молоком. Убеждаю: зачем дрожишь над всякой малостью? Разве я не зарабатываю вдосталь? — Внезапно он переменил тему: — Завтра пораньше зайди ко мне. Позвоню твоему начальнику: есть у них совсем новый грузовик, пусть тебе дадут.
Когда мы остались одни, мать сказала:
— Кажется, я поняла, почему Гюльгяз-арвад [6] на тебя дуется. Это все из-за женитьбы Селима. Ты заступился за девушку, и старуха не может тебе этого простить. Ей кажется, что чужая все в доме разорит, променяет на тряпки, а ее пинком выгонит. Видишь ли, у нее на примете была внучка сестры, а вовсе не Мензер.
— Мензер никогда дурно с нею не поступит, — упрямо сказал я.
— Да перейдет ко мне твоя боль! — сокрушенно воскликнула мать. — Не вмешивайся ты в их дела. Гюльгяз подсмотрела, как ты носил записки девушке, и теперь во всем винит тебя. Помни, сын, на будущее: между двумя друзьями будь мостом. Но никогда не встревай между мужчиной и женщиной. Слюбятся, сживутся — добро твое все равно не вспомнят. Зато если начнется в семье несогласие, скажут в один голос: «Пусть рухнет крыша на виновника!»
6
Арвад — добавление к женскому имени с оттенком неодобрения.