Планета матери моей
Шрифт:
Моя судьба сделала новый крутой поворот…
Часть третья
ВЕЧНАЯ ТРЕВОГА МОЯ
1
К назначенному времени собирались коммунисты района. Дверь то и дело отворялась и захлопывалась, нарушая чинную, настороженную тишину. Все здесь хорошо знали друг друга, но почему-то не раздавалось громких приветствий и никто не обменивался крепкими рукопожатиями. Куда же девалась добродушная шумливость земляков?! Сдержанностью
Мне стало скучно и не по себе от этой чиновничьей заторможенности зала. Отойдя в сторонку, я стал рассматривать карту Эргюнешского района. Селения, засеянные поля, водоемы — все было разграничено и обведено межевой чертой.
Глядя на разнообразное переплетение линий, я вообразил картину человеческих душ. Ведь каждый из нас представляет особый мир. Но если попытаться передать графически или цветом изломы судьбы, скрытые качества и воплощенные замыслы любого из сидящих здесь, какое смешение красок предстанет перед нами!
Спокойный настойчивый голос работника Центрального Комитета заставил сосредоточиться. Он представил меня собравшимся:
— Товарищ Замин Вагабзаде… — сделал паузу, щелкнул замочком на коричневом кожаном портфеле и вынул памятный листок, который положил на столе перед собою. — Я уполномочен говорить от имени Центрального Комитета нашей республики. — Покосившись на листок, коротко пересказал важнейшие моменты моей биографии. Причем не просто излагал, а как бы подтверждал каждый факт всем весом и авторитетом высокого органа, который представлял. — Товарищ Вагабзаде рекомендуется нами на должность первого секретаря районного комитета партии. Окончательное решение предоставляется вам, товарищи коммунисты.
Для зала эти слова были чем-то вроде разорвавшейся бомбы. Такого поворота событий никто не ожидал. Возник легкий изумленный шумок, зашаркали подошвы, заскрипели стулья. Несколько месяцев подспудных волнений, догадок и тайных надежд, которыми жил весь район, разрешились самым неожиданным образом. Мое имя в предварительных негласных дебатах никем не называлось.
Стороной я слышал, что дела в районе идут не блестяще. Это передавали земляки, которых я изредка встречал в Баку. Затем стало известно, что первый секретарь Эргюнешского райкома снят с работы. Газеты опубликовали сообщение без подробностей с жесткой, но достаточно стереотипной формулировкой: злоупотребление служебным положением.
Лишь спустя месяц меня пригласили в ЦК. Уже пришлось побывать в нескольких ответственных кабинетах, но дело не прояснилось, и как меня собираются использовать, я не знал. Однако на прямое предложение ответил без запинки:
— Буду работать, куда пошлет партия.
Это прозвучало так по-фронтовому, что секретарь сделал невольный жест, чтобы я оставался на месте, опасаясь, видимо, что я сейчас встану перед ним и вытянусь по всей форме.
— Я тоже бывший солдат, — сказал он мимоходом с легкой, дружеской улыбкой. — Но желать работать — еще не значит уметь работать, товарищ Вагабзаде. Необходим определенный хозяйственный опыт и особенно четкое понимание сегодняшних проблем. Район сельскохозяйственный, но в нем есть крупные строительные объекты. Большинство населения занимается скотоводством, хлопком, овощами, виноградом. Однако последнее время район отстает по всем показателям. Вернее, топчется на месте. А стоять на месте равносильно тому, что пятиться назад! Еще тревожнее нарушения партийной этики в районе. Бюрократизм должностных лиц. Зазнайство. Взяточничество. — Внезапно он переменил тон: — Я знаю, что вы начинали свой трудовой путь водителем грузовика. В транспортных проблемах разбираетесь досконально. Но в районе сотни рабочих участков и точно такое же разнообразие профессиональных проблем. Конечно, вы не обязаны все уметь и за все хвататься сами. Ваше дело организовать. Работа с массами — то же человековедение! Партийный работник как бы конструктор народных талантов. Ответственность за нераскрытые таланты тоже ложится на вас. Помните об этом.
Прощаясь, я пробормотал, что буду надеяться на помощь. Он прервал меня энергичным недовольным жестом:
— Нет, не ждите постоянных указок от меня, от другого, от третьего! И на послабление не рассчитывайте. Вашей настоящей опорой может стать только районный актив, если вы сумеете его сколотить вокруг райкома. Ориентируйтесь на собственную совесть, на немеркнущие идеалы нашей партии. — Он вернулся к столу и несколькими
— Мне оно мерещится уже и сейчас, — вырвалось у меня. Я хотел поправить неловкость. Чтобы не прослыть трусом, как-то иначе закончить разговор, но тщетно ворошил мозг в поисках подходящей фразы.
Секретарь сам вывел меня из затруднения:
— А я вот верю в вас! И знаете почему? Именно из-за тяжести задач, которые стоят перед вами. Вам придется пустить в дело всю свою энергию. Немедленно, без раскачки! Если бы недуги, поразившие Эргюнеш, ограничивались одним районом — это было бы еще полбеды! Все первое послевоенное десятилетие мы прожили в своеобразном опьянении от сознания победы в тяжелейшей из войн. Потеряли бдительность, слишком понадеялись на свою силу… Приходится теперь в этом сознаться.
Меня поразил не столько смысл слов, сколько то несомненное волнение, с которым они были произнесены. Он нервно свернул листок с изображением двух пирамидок, придвинул стул вплотную ко мне. Голова его была опущена. Голос звучал глухо:
— Лицо врага изменилось. Часто он даже не вовне, а внутри нас самих, ибо, если быть честным до конца, мы тоже замечаем в себе симптомы перерождения, тягу к спокойной, самодовольной жизни. Болезнь распространяется, товарищ Вагабзаде! Как ядовитые плевки, она заражает молодежь. Некоторые положительно сделались пленниками понятий престижа, обставили себя, как крепостью, множеством лишних, бессовестно дорогих вещей! Но и это не главное. Изменился сам душевный настрой. Ужасы и лишения минувшей войны возродили понятие «черного дня», поселили инстинктивную боязнь его. Отсюда безрассудная жажда накопительства. В тридцатые годы мы были намного беднее, но нас не покидал оптимизм. Завтрашний день означал для нас лучший день! Война больно ударила по многим иллюзиям. Слабые потеряли веру в будущее. Они не враги, но уже и не помощники нам. С этим непростым явлением вы тоже столкнетесь в районе. Конечно, мы несколько запоздали. До сих пор многое не изучено и не названо вслух. Но долг каждого из нас, партийных работников, помешать углублению недуга. Сколько хватит сил… — Внезапно он переменил тон, поднял голову, прямо посмотрел мне в глаза. Усмехнулся уголками губ. — Вот и планируйте время своего «падения», хорошенько поразмыслив обо всем этом.
Мы оба принужденно засмеялись. Бумажной трубочкой он ритмично постукивал по столу, словно ожидая от меня еще каких-то слов.
— Последние годы я отдалился от районной жизни, — сознался наконец я. — Забыл даже имена земляков. В родном селении появились приезжие. Вы говорите, люди там изменились? Какого же мне придерживаться ориентира? Кому доверять? Кого сразу взять под сомнение?
Бумажная трубочка от сильного нажима пальцев согнулась пополам.
— Предвзято подходить не надо ни к кому. Это первое и самое главное условие. Потеряешь веру в людей — не сможешь работать! Лучше ошибайся, разочаровывайся, негодуй. Но сохраняй открытую душу. Вот тебе мое напутствие, товарищ Вагабзаде!
Он поднялся с места, прошелся по кабинету, сильно потер руку об руку, словно этим жестом смывая налет тревоги и усталости от нашего разговора. Черты его разгладились. Прищуренные глаза распахнулись шире. Он протянул руку:
— Успеха во всем!
…Пленум райкома партии шел своим чередом. Уже обсудили решение Бюро ЦК относительно неполадок в работе Эргюнешской партийной организации и перешли к организационным вопросам.
Когда прозвучала моя фамилия, в зале, как я уже говорил, раздались перешептывания, все головы повернулись в мою сторону. Личность нового первого секретаря живо интересовала собравшихся. Я поднялся к столу президиума, стараясь держаться прямо, не кособочиться и не хромать.