Планета матери моей
Шрифт:
Меня долго точила обида. Несколько фраз старого учителя мною истолковывались на разные лады. Я тоже искал в них подоплеку, нечто скрытое, темное, и, лишь спохватившись, одергивал себя со стыдом и раскаянием. Однако прилипчивую мысль обуздать не так-то легко! Она возвращалась, отравляя тихие минуты отдыха, рассеивая тайные заманчивые мечты. В минуты малодушия я проклинал себя за то, что взялся тащить непомерно тяжелый воз руководства районом, не рассчитав заранее собственных сил.
Мало-помалу, однако, личная уязвленность сгладилась, и я начал глубже заглядывать в недра души, придирчиво искать зачатки тех недостатков, которые так бросались в глаза в
В этой кропотливой внутренней работе моей помощницей стала Мензер.
После митинга мы не сразу с нею встретились. У меня создалось впечатление, будто она намеренно избегает появляться в тех местах, где могла бы столкнуться со мною, чтобы не вызвать у меня неловкости.
Зато Мирза-муэллим пришел как ни в чем не бывало в ближайший приемный день. Приветливо протянул руку, осведомился, как идут дела в районе.
Меня испугала мысль, что кто-то надоумил его просить извинения, и я собирался решительно прервать его на полуслове. Но старый учитель заговорил совсем о другом. Его беспокоила медлительность, с которой разворачивалась подготовка летнего трудового лагеря школьников. То, о чем мы с таким энтузиазмом рассуждали втроем во время давней поездки по району.
— Я вам, наверно, надоем, — добродушно произнес он. — Что делать? Поддержку ищешь там, где уверен, что найдешь ее. Вы работяга, это заметили в районе все. И не откладываете дел в долгий ящик, что очень ценно.
— А Мензер-муэллиме почему не пришла с вами?
— У нас нынче натянутые отношения. Она все рвется уйти работать обратно в школу. Но это же блажь! В районо дел по горло. На кого их перекладывать?
Закурив с моего разрешения излюбленную трубочку, он продолжал с коротким смешком:
— Не сочтите, товарищ секретарь, меня полным невежей. Я согласен, что критиковать начальство при народе не так уж тактично. На моей памяти никто так не поступал. Однако кому-то ведь надо было начать?
Я осознавал справедливость его точки зрения. Нет, не извиняться он пришел.
— Пуще всех других бед берегитесь громких изъявлений восторга. — Он смотрел прямо на меня, напряженно вытянув вперед шею, видимо, чтобы не упустить малейшего изменения в выражении моего лица. — Уверяю вас, неумеренные похвалы хоть кого собьют с толку. Да разве нужно ждать благодарности, если трудишься для народа?! Лучше, если бы ваше имя вообще не связывалось впрямую с раскопками на Каракопеке. Дело это щекотливое. Сегодня вам рукоплещут, но повернись дело иначе — те же самые ваши почитатели возьмут в руки по хорошему топору и пойдут махать в разные стороны.
— Но почему?
— Есть мнение, что государство потерпит прямой убыток, если слишком ревностно ограждать Каракопек, вкладывать в это средства. За те же деньги, говорят эта люди, можно построить несколько клубов, открыть десятки сельских библиотек. И что он такое, в конце концов, Каракопек? Малоприметный холм в ряду тысяч других! Представьте, если твердить так с утра до вечера, то понемногу сам уверуешь, что впал в ошибку и совершил чуть ли не преступление.
— Клубы и библиотеки тоже ведь нужны.
— Ага! Вы понемногу сдаете позиции?
— Вовсе нет. Но…
— Если бы ты, дорогой, возразил, что недра горы, раскопанной археологами, — та же книга, но раскрытая на еще неведомой нам странице, я оценил бы такой ответ на пятерку. Прошлое — наша сокровищница. Философия, поэзия и музыка одновременно. Седая древность способна воздействовать на самые сокровенные уголки человеческого ума и сердца.
Я
— Не отрицаю, не отрицаю! — миролюбиво воскликнул учитель. — Это было бы великолепно, если бы о нашем Каракопеке спустя тысячу лет тоже судили да рядили как о прекрасной загадке, отразившей свое не менее прекрасное время.
— Что вы имеете в виду?
— Ты, разумеется, знаешь, что древние египтяне, прежде чем возвести пирамиду Хеопса, десять лет прокладывали дорогу? Лишь затем стали доставлять каменные глыбы — тридцать тысяч обтесанных камней, — которые терпеливо переносили на руках и укладывали друг над другом в самом строгом порядке на высоту пятидесятиэтажного дома. Нам предстоит ворочать не меньшими тяжестями, пусть не руками, а силой ума. И наши высотные постройки должны быть еще устойчивее и вековечнее древних. Им предназначено служить живым, а не мертвым. Но… дорогой мой секретарь! Когда теперь дается оценка минувшему, разве мы принимаем в расчет кулинарные изыски римлян или капризы моды закутанных в пеплос красоток? Оценке подлежит только содеянное мужами. Не слишком ли много путается у нас под ногами мелких тщеславцев в заграничных брючках? Я просто хотел с печалью еще раз напомнить об этом. Нет, нет, больше не задержу вашего внимания! Уже ухожу!
Еще долго передо мною как бы реяло в воздухе его лицо в горьких и лукавых морщинах. Внезапно я понял, что нашел пример на всю предстоящую мне жизнь. Как бесстрашно этот старик поднялся на трибуну! Долгими годами труда он завоевал себе уважение в районе — и не побоялся рискнуть им. В угоду обиженному им высокому лицу от него могли отвернуться. Его могли оговорить. Ради чего он пренебрег всем? У него была благородная и бескорыстная цель: разбить лед всеобщего умалчивания и малодушия, не дать укорениться пагубным семенам лести в душе молодого руководителя, то есть меня. Он ратовал за нравственное здоровье народа. Он не хотел допустить, чтобы я был потерян для общего дела…
11
В селении Сайрагях мы выбирали место для будущего монумента в честь погибших воинов Великой Отечественной войны. Мнения расходились: одни считали, что скульптурную группу надо установить в районном центре; другие — скромно поместить на сельском кладбище; третьи — вознести на самую верхушку Каракопека.
Пока шли жаркие споры членов комиссии и работников исполкома, какой-то молодой человек остановился поодаль, не решаясь подойти ближе. Он спросил о чем-то у шоферов, сгрудившихся возле машин, и, услышав ответ, отвернулся, торопливо вытирая глаза. Невольно я сделал несколько шагов в его сторону:
— Вы кого-нибудь ищите?
— Если секретарь райкома вы, то вас. Я пришел с жалобой.
— Какая еще жалоба? — недовольно воскликнул Латифзаде, становясь между нами. — Кто ты таков? Откуда взялся? Существуют приемные дни. Нельзя останавливать людей прямо на дороге!
Голос его звучал так строго и отрывисто, что человек робкого десятка вполне мог бы онеметь и стушеваться. Парень пересилил мгновенную растерянность:
— Мое имя Альп. Никакой особой должности я не занимаю. Живу здесь, не приезжий. А если вы вправду первый секретарь райкома, то жалоба именно на вас.