Планета матери моей
Шрифт:
Газетчик Дадашзаде действительно не мог выбрать для себя лучшей мишени! Статья его называлась: «Я, ты и все остальные».
Сделав вступление, беседу с Галалы автор статьи передал так:
«— Вы по образованию педагог. Так, кажется? Но вашего влияния на молодых работников базы в этом смысле незаметно. Почему?
— Воспитатель из меня не вышел, что поделать!
— Это относится и к вашим собственным детям?
— Вовсе нет. Дома я полный хозяин.
— Поддерживаете суровую дисциплину?
— Разумеется. Без этого в семье нельзя.
— А на работе дисциплина нужна?
— Ну…
— Мне рассказывали, что один шофер из-за того, что его лишили премии, кинулся на вас с кулаками. А вы ему сказали: «Не нравится — ищи себе другое место». Это так?
— Так. Он не выполнил план и лишен премии законно.
— На план влияет степень организации работы. А за это отвечает уже руководитель. У того шофера сел аккумулятор, он неделю простоял на приколе. Чья, по-вашему, вина?
— Водителя.
— Почему?
— У хорошего водителя машина никогда не простаивает.
— Вы можете указать одного-двух «хороших» в качестве примера?
— Да сколько угодно! Запчастей не клянчат, план выполняют — значит, и заслуженная премия согревает им руки, как теплый уголек зимой!
— Простите, они расплачиваются из собственного кармана за запасные части?
— Вероятно.
— Немалые суммы! Откуда они берутся?
— Почему вы спрашиваете об этом у меня?
— Потому что руководитель отвечает за те моральные принципы, которые воспитал в своих подчиненных.
— Я уже сказал, что педагог из меня неважный.
— Но быть только специалистом мало для хорошего руководителя! Нельзя существовать по принципу: «дай — поем, укрой — посплю». Командир производства не сторож металлолома, товарищ Галалы!»
Газету с этой статьей передавали друг другу, читали и перечитывали.
«Банда-база», словно одурманенный великан, просыпалась, постепенно протирала заплывшие веки и с любопытством оглядывала самое себя.
Никогда прежде не толпилось столько народу в конторе. Речи становились все вольней и громогласней: «Нашелся наконец человек, который плеснул холодной водицы в уютное гнездышко Галалы!», «Как бы все это не вышло боком Икрамову и Вагабзаде?», «Э, треск, шум, больше ничего. Газетку почитают — и пустят на растопку!»
Икрамов ходил именинником. Его подбадривали:
— Смелый ты, Афрасияб! Сердце волка в детстве, наверно, съел? Не каждый начнет открытую борьбу с «акулами».
Но Икрамову мало было сделаться героем общей молвы. Он продолжал гнуть свое, твердил, что дело надо довести до конца. Выкидывал правую руку и тряс огромным кулачищем:
— Задали им перцу?! Но это только начало. Держитесь крепче, племяннички!
Возле каморки Икрамова теперь постоянно выстраивалась очередь: каждый хотел посоветоваться с председателем месткома, поговорить с ним.
Поверх голов он как-то поманил меня к себе. Протянул какую-то бумагу. На ходу бросил:
— Ознакомься. Через полчаса заседание месткома.
Все взгляды обратились ко мне. Те, кто меня знал, дружелюбно улыбались. Другие взирали с почтением: обращение ко мне Икрамова как к ровне подняло меня в их глазах. Обо мне шли толки, что я первым вступился за свои права, не проглотил обиды молча, как делалось до
Однако на автобазе были и такие, кто встречал мое появление ледяным молчанием. Их подозрительные, косые взгляды портили настроение. Чем я им насолил? Воображают, будто хлопочу ради тепленького местечка, что ли?
По привычке, наша бывшая бригада собиралась после рабочего дня в ближайшей чайхане. Это было уютное, хотя довольно тесное помещение с четырьмя столиками. Чайхана стала нашим клубом, нашей читальней. Здесь играли в шашки и состязались в пении. Кто-то отбивал на медном подносе ритм, приглашая попытать счастья в сольном номере. Каждая группка выставляла своего певца, а проигравшие угощали остальную компанию чаем.
Впрочем, споры не всегда кончались добродушным смехом. Однажды шофер из прежнего окружения Медведя-Гуси рассказал дорожный случай: он взял в кабину по пути молодую женщину и скорее от нечего делать, чем с определенными намерениями, стал приставать к ней. Она подняла крик: «Останови машину, иначе выскочу на ходу и моя кровь будет на тебе!» Водитель испугался: ее вопли могли услышать проезжающие; круто повернул в степь и лишь вдалеке от людных мест вытолкнул пассажирку из кабины. «Не хотела полюбезничать с красивым парнем, кукуй теперь посреди волков и лисиц». Женщина с невыразимым презрением отозвалась: «Эх ты, недоносок! Ты не годишься даже на то, чтобы слить воду на руки моему мужу. Он всю войну провоевал и погиб, спасая таких недомерков, как ты. Если у тебя, мужчины, нет представления о собственной чести, то я, женщина, пощажу папаху твоего отца, не пойду жаловаться, чтобы и на суде не видеть твою поганую рожу».
— Хотел я ее придавить: кто там в степи разберется? Да вовремя спохватился. Она, паршивка, тоже сдержала слово, не продала меня.
Пожилой шофер с такой силой отодвинул от себя стакан с горячим чаем, что тот опрокинулся и залил кипятком грудь и живот рассказчика.
Когда под его жалобные стоны мы сорвали мокрую рубашку, обожженная кожа уже покрылась волдырями, и чайханщик извел целую банку кислого молока, пытаясь унять боль. Пострадавшего пришлось спешно отвезти в больницу.
А в чайхане между тем разгорались страсти. «Пацанам» представился случай поставить бывшего атамана Гуси перед выбором: поддержать «своих» или отречься? Один из них швырнул на стол финку.
— Здесь должна пролиться кровь! — высокопарно возгласил он. — Пусть ударят меня, или ударю я!
Глаза Медведя-Гуси вспыхнули недобрым огнем. Отпихнув ногой стол, с которого посыпались чайник и стаканы, он ухватил пожилого шофера за грудки, оттащил в сторону. Все вскочили с мест, вооружаясь кто самоварной трубой, кто стулом.
Я прыгнул вперед, заслонил незнакомого шофера и оказался перед разъяренным Гуси.
— Что ж, Медведь, начинай расправу!
— Уйди, — прохрипел тот. — Мне нужен не ты. Посторонись, Замин.