Планета-мечта
Шрифт:
Под вечер я вылезла из палатки. Через все небо был розовый отсвет. Совсем слабый, словно мокрой акварелью разбавили небо и облака. Закат. Солнце еще сияло, такое же, какое оно бывает днем — небольшой сияющий шар, только с розовым отблеском — среди розоватых вытянутых облаков. Кэррон не видел меня, зато я увидела, как он ушел из лагеря, и пошла за ним. Но… чувствовала я себя ужасно. Мне казалось, что делаю я что-то совсем уж плохое, хотя плохих поступков на моем счету было предостаточно, и они не слишком смущали мою совесть.
Далеко
Кэррон поднял голову и взглянул на меня. Спокойное, усталое, бледное лицо. Спокойный, доброжелательный взгляд — так он смотрел на меня и тогда, в Альвердене, в самый первый момент нашей встречи. Мне отчего-то показалось, что именно так, хотя вряд ли я действительно это помню. Я совсем смутилась под его взглядом. Я села на землю напротив ворона. Кэррон смотрел на меня, а я смотрела на него. Я чувствовала, что должна что-то сказать: молчание слишком уж затягивалось, — но что сказать, я не знала. Сколько ему лет? Четыреста шестьдесят, четыреста семьдесят. По меркам воронов он совсем еще молод. А как страшно молод он был, когда его избирали Царем!
— Я так и не поблагодарила вас, — наконец, сказала я неловко, — Если бы не вы, я бы утонула.
— Ты ведь начала уже звать меня на «ты», — откликнулся он мягко, — Почему снова на «вы»?
Я не знала, что сказать, лишь улыбнулась смущенной улыбкой.
— Я и не думал, что увижу тебя когда-нибудь, Ра…. Ты выросла….
Почти шепот. Задумчивый, мягкий, тихий голос. О чем он думал, о той девочке, которую когда-то носил на руках? Я вспыхнула и опустила голову, услышав это нежное и мягкое: "ты выросла".
— Да, — сказала я.
И мы замолчали. Я была ошеломлена той нежностью, которая звучала в его голосе — как раньше. Как раньше. Да, когда-то он был так нежен и ласков со мной. В сущности, он был единственным в моей детской жизни, кому достаточно было сказать слово, прикоснуться, чтобы я тотчас успокоилась и утешилась. Родители бывают обычно требовательны с детьми, чужие же люди не так искренни в своей любви к ребенку, ведь они ни на миг не забывают о том, что это чужой ребенок. Кэррон был совсем другой….
Сумерки сгущались, меж деревьями рождалась ночь. В лагере слышны были голоса, и сквозь листву мелькало пламя костра. До нас донесся дружный смех и восклицания. Мы сидели и смотрели друг на друга. Меж нами было два метра невысоких папоротников и ломких сухих стеблей на земле, которые называют воздушной подстилкой. Было не так уж и темно, небо было темно-синее, и лишь понизу стелился сумрак. Краски постепенно меркли, серели. На западе сквозил еще меж деревьев бледный призрак рыжего заката, и небо там было светлее. Но все же это была уже ночь, и она была так тиха.
— Странно, что тебя прислали сюда, Ра, — сказал Кэррон негромко, — Я думал, вас никогда
Пункт «а» закона 352.
— Вы многое о нас знаете, — настороженно сказала я.
И услышала в ответ сказанное мягким голосом:
— Я всегда считал, что, прежде чем начинать войну, нужно хорошо изучить противника.
Снова наступило молчание. Потом я сказала несмело:
— Тэй говорил мне, что вы не хотели войны…
— Я ошибался, — сказал он отрывисто.
Мы снова замолчали. Но сердце мое уже оттаяло, я уже не боялась его. Просто я не знала, что сказать теперь, как его отвлечь. Нашла о чем заговорить, дура! Неужели не могла сказать что-то другое? Мысли мои путались. Кэррон заговорил сам.
— Тебе нелегко будет здесь, Ра, — сказал он, — Тебе здесь будет очень нелегко…
Так тихо и задумчиво сказал, словно только что эта мысль пришла ему в голову.
— Да, — тихо отозвалась я.
— Улетай отсюда, деточка, — сказал он, — Улетай, слышишь?
Я молчала.
— Ладно, — сказал он мягко, — Не принимай это всерьез, детка. Иди спать.
Я не шевелилась.
— Или, деточка, — повторил он, — Иди спать. Мне надо побыть одному.
— Простите, — пробормотала я, вскакивая на ноги. Я чувствовала, что краска бросилась мне в лицо, хорошо еще, что успело стемнеть. Я не слышала, как он встал, но вдруг он схватил меня за руку. И тут же выпустил.
— Что ты, деточка, — быстро и мягко сказал он, — Ты обиделась? Нет?
— Нет, — сказала я.
Я растерялась.
— Я не хотел тебя обидеть.
— Я не обиделась.
В темноте я нашла его руку и сжала ее. Пальцы его были холодные, как лед. Он дернулся и высвободил свою руку.
— Не надо. Не стоит до меня дотрагиваться. Ты не сердись на меня…. Ты ведь… тебе самой не весело со мной разговаривать.
Я вздрогнула.
— Не сердись, деточка.
Господи, как давно никто не звал меня «деточкой». И кажется, никто и никогда не говорил мне — "не сердись".
— Я так рад был увидеть тебя… еще в Торже…. Ты не представляешь….
– он замолчал, а его тихий, прерывистый шепот все еще звучал у меня в ушах, — Ты иди спать, — сказал Кэррон снова почти нормальным голосом, — Никуда я не денусь за ночь. Утром поговорим, ладно?
— Спокойной ночи, — сказала я.
Он рассмеялся в ответ, но смех почти сразу и оборвался.
— Спи спокойно, детка, — сказал он.
Когда вернулась в лагерь, уже почти все спали. Стэнли с Эммой Яновной сидели возле костра и тихо спорили о чем-то. Михаил Александрович сидел в палатке с откинутым пологом и читал при свете большого переносного фонаря. Он доброжелательно кивнул мне и снова опустил взгляд в книгу. Я замедлила шаг, немного подумала, потом все же подошла к нему.
— Михаил Александрович, — сказала я.