Пластуны. Золото Плевны. Золото Сербии
Шрифт:
– Я много слышала о казаках нехорошего. Сделайте одолжение, господин поручик, застрелите меня. Я не хочу мучиться: меня все равно изнасилуют и убьют.
– В этом нет необходимости.
– Как нет? Разве моей чести ничего не угрожает?
– Нет, мадемуазель, – я вздохнул. Ну откуда такие глубокие познания у турецкого народа. Казаки – добрейшие люди, вот еды для всех добывают. Бесстрашные воины. – Вас не тронут. Слово чести офицера. Мне жаль, что мы познакомились при таких обстоятельствах.
– Мы еще не познакомились. – Девушка улыбнулась. – Меня зовут
– Иван, – я приник к перчатке. Дольше, чем требовал этикет.
– Где вас можно найти после войны, очаровательная Малика?
– Спросите имение Янык-паши под Плевной, хотя, возможно, скоро мы с маменькой уедем в Стамбул.
– Не торопитесь, уважаемая Малика. Надеюсь, скоро смогу нанести вам визит вежливости. Да, и не стоит бояться русских военных.
– Здесь есть еще и болгары, их я тоже боюсь, хоть и живут в имении, впрочем, будем рады увидеть снова отважного русского офицера.
– Извините, мадемуазель, мне нужно идти, служба. А вы пока посидите в карете. Мальчик поедет с вами, поможет с лошадьми и не даст скучать. Кстати, ваше имя на русском значит Молоко.
Казаки уже собрали оружие, теплые овчинные куртки и разделывали убитых лошадей. Николай радостно, как обычно, улыбался:
– Кроме лошадей продуктов нет. Корзинка не в счет. Разделаем по полтуши, дадим сигнал поднимать. Одна лошадь за раз.
– Сперва турка.
– А что с молодайкой будем делать? Хороша… Может, тоже с собой возьмем? Осаду скрасит многим!
– Отпустим перед последним подъемом, нам с мирным населением ссориться не с руки, плохая молва ни к чему. Кстати, верстах в десяти турецкий пост. Так что этой дорогой в долину не пройти.
– Та бильше и не треба, мясом мы до весны обеспечены.
– Иван Матвеевич, возьми карабин, пройди вперед до поворота, чтоб инородцы врасплох не застали, да овчину накинь, мы тебе почище выбрали.
– Слушаюсь, Николай?..
– Мы почти тезки. Вы Иван, а я Иваныч.
Подхватив английскую винтовку и патронташ, побежал по дороге. Пробегая мимо кареты, не удержался и посмотрел на закрытые окна. В узкую щель шторы за мной наблюдали. Сердце учащенно забилось.
Мадемуазель Малика… Молоко… Я увидел сон из сказки: в руках стакан горячего молока, ваза с сахарным печеньем, теплая гостиница, Малика у окна, смеется, слушая мои бесконечные байки… Потом я больно запнулся о камень, чертыхнулся, едва не упав на горной тропе, и поспешил занять место в секрете.
Война продолжалась.
4. Обмен
Пасьянсы не желали складываться. Новенькие карты, принесенные Прохором из офицерской палатки, вертелись в диком круговороте и раз за разом заканчивали игру на пиковой даме. Молодая ведьма мне каждый раз подмигивала, уперев руки в бока, и возвращала все мысли к молодой турчанке, Малике. В очередной раз перевернув глянцевую рубашку вверх, с секунду обозревал знакомый профиль, потом в сердцах сплюнул и, не глядя, скинул колоду. Настроение не улучшилось,
– Поручика… к главному артиллеристу.
– Чего орешь, оглашенный, отдыхает он, сейчас доложу, – Прохор зашелся кашлем. – Иван Матвеевич…
– Слышал, сапоги давай.
– Вот не дадут человеку отдохнуть. Ну а спать когда?
– Прохор, дело военное. Понимать должен.
– Да понимаю я, – горестно вздохнул старик. – Кухни и той нет, а сухари как праздник стали. Вот узнала бы маменька…
– И поняла бы, – закончил я мысль с легкой улыбкой. Вестовой зашелся в кашле, прослезился от натуги, кивая.
Понимание, что ничего не могу сделать для верного слуги, доводило до бешенства. А выплеснуть этот огонь было некуда. Не рубиться же с Маковским насмерть. Сидение – это голод, холод и скука. Даже офицерская обязательная ежевечерняя игра тихо умерла. Проигрывать и отыгрывать одни и те же перстни, портсигары стало скучно. Под будущее жалование решили не играть – будет ли это грядущее?!
Сняв серые меховые бурки, надел уставные сапоги, начищенные как на парад. Покрутился, снова вздыхая.
– Вот ведь как, Прохор, выходит. Пушек нет, а главный артиллерист есть!
– Ну а как же, батюшка, на то она и армия, порядок должен быть. Устав. Вот кухни нет – непорядок. Дело-то серьезное. Куда смотрят вольнонаемные.
– Вниз, – подсказал я.
– А куда им остается? Только вниз и остается! Ждут чуда. А я вот как рассуждаю: у нас самый что ни на есть порядок! Вон вы журнал ведете каждый день. Образцовый офицер. И если бы кухня от вас зависела, то давно бы была. И заварка. И каша. Еда, в общем.
– Какой же, к чертям, порядок – скоро забудем, с какой стороны к орудию подходить. – Под мои слова старик горестно вздохнул и зашелся в новом приступе, тряся поблекшими седыми кудрями. Обрить надобно, не дай бог вши заведутся, а там и до тифа полшага. Передохнем не за понюх табака. Прохор тяжело переносил осаду. Не доживет старый до конца. Трудно ему. Видно, что дни пошли в тягость.
Вспомнился последний бой. От удовольствия запылали уши. Накосили тогда иноверцев! Такая война по мне. Умереть – так со славой. Скорей бы уже что-то изменилось в этом однообразном сиденье в горах.