Пластуны. Золото Плевны. Золото Сербии
Шрифт:
– Сколько патронов взять?
– Все.
– Зачем так много? – изумился я, сбиваясь с шага.
– Поручик, ты ж военный человек – должен соображать по-военному. Битвы под Бородино здесь не будет, но небольшой отряд янычар может пробраться за отарой. Дальнобойная, но медленная винтовка здесь не пригодится. А пара револьверов позволит каждому выпустить двенадцать пуль за десять ударов сердца хоть с места, хоть на бегу. Двенадцать секунд на перезарядку, еще двенадцать пуль. Свинцовая стена! В горах Греции и Сербии это сразу поняли.
–
Через минуту передал Николаю коробку с пятьюдесятью револьверными патронами.
Еще сотню рассовали в моей палатке.
– Ну как же так? Меня берите! – причитал Прохор, помогая собираться. Старик закашлялся, аж слезы из глаз выступили. Николай покачал головой.
– Надо барсука добыть. Барсучье сало поможет.
– Возьмите, а? – неуверенно предложил Прохор, с мольбой глядя на казака.
– Да ты кашлем всех турок перелякаешь. С кем тогда воевать? – и серьезно добавил: – Нельзя, дидык, не до тебя будет.
– Прохор, – я покачал головой.
– Иван Матвеевич, но как же я вас одного отпущу? Вы же дитя малое! Встряпаетесь, а мне потом как перед барыней держать ответ? Графиня сурова. Забьет розгами.
– Не наговаривай на маменьку! – возмутился я. – Она в жизни никого не обидела, и перед батюшкой всегда за дворню заступалась.
– Иван Матвеевич… – плаксиво просил Прохор.
– Диду! Да не нойте. Тошно слухать. Да я за ним присмотрю. Слово даю. Не пропадет твое дитятко. Мы же за баранами идем! Туда и обратно! Еще спать будешь, а мы уже вернемся.
Прохор насупился. Заиграл седыми бровями.
– Смотри за ним, Микола! Обещал мне! С другим бы не отпустил. А раз сам вызвался присмотреть, то отпускаю. И я когда надо – не кашляю. И я тебе не дидык! Я, между прочим, при графьях пятый десяток. Я…
– Не кашляй, ди… дядько Прохор. Не кашляй. Вернусь – принесу тебе сало барсучье и верну барина целехонького.
– Каким берешь, таким и возвращай.
– Само собой.
Прохора Микола заставил съесть кусок сыра, а потом выпить стакан самогона, оставил тонко нарезанной копченой конины.
– Ложитесь, диду. Мясо в рот, оно долго рассасывается, вы все равно не откусите – зубы-то ослабли.
– Ослабли, шатаются.
– Сейчас кутайтесь в одеяла – и спать. Иван Матвеевич у нас переночует.
Видя тревогу в глазах, сказал:
– Даже не думай! Забудь просить! Не возьму! Разок кашлянешь не вовремя – всех выдашь к чертям, все сорвется. Да не журись, старый, овечек встретим – и домой. Всего и дел – спуститься, подняться.
А верный дядька уже почти спал. С голоду быстро опьянел. Да и болезнь брала свое. Похлопал для приличия красными веками, да и захрапел. Тяжело и надрывно. Уложили, укрыли одеялами.
Я скоро переоделся и переобулся. По совету пластуна обмотал ножны тряпками, чтоб шашка не звенела по камням. Заряженный револьвер сунул за пазуху. Готов.
Микола закрутил
– Ладно, сгодится, пошли. – Вздохнул: – Все равно по-другому не будет. Сделали что могли.
– Скажи, Николай Иванович, почему ты можешь правильно говорить, а говоришь на тарабарском. Остальные тоже могут?
– Нет, остальные в гимназии не учились.
– Ты учился в гимназии?! Что? И французский знаешь? – Я запнулся о камень.
Казак рассмеялся, видя мое недоверие, и выдал с недурным прононсом:
– Латынь, древнегреческий и все остальное, чему учат, только вместо каникул – или в плавни к пластунам, или в казачий лагерь.
– В Сербии как очутились? – осторожно спросил я.
– Долгая история, потом как-нибудь расскажу. Побалакаем за чаркой, если так интересно. Сейчас времени нет. Уже пришли, подготовиться нужно.
– Соседушки наши дорогие, скоро темнеть начнет, а нам без суеты к завтрему подготовиться треба.
Донцы, вырванные из мира песенных грез, понимающе закивали, закряхтели, скатывая войлочные попоны и бурки, а Сашко уже делил патроны – деловито и с приговорками, пластуны посмеивались, а я половины слов не понимал, как ни старался вникнуть. Примерил толстый шерстяной бешмет. Попробовал накинуть сверху турецкого полушубка – не налез, а наоборот – получилось.
– Ну як? – спросил седой пластун, которого все называли Батькой.
– Жарко.
– Нехай. Полежишь завтра на камнях годын шисть – добром поменешь.
– Часов шесть, – машинально перевел Николай, увидев мой растерянный вид, сдвигая папаху на затылок.
– Пойдем до зари, – рисовал план Батька. – Хрестом.
– Крестом.
– Микола с поручиком в голове. Гриц – левое плечо. Сашко Гулый – правое. Вам не только поперед глядеть, но и склоны держать. Грицу – правый, Сашку…
– Левый, – отозвался Гулый.
– Умный! Два гирла узких имеем, на первом я остаюсь, на втором Гамаюн. Ниже второго гирла он – атаман. Если турок уже там, плечи не уходят, пока есаул не отойдет. Если турка нет, сховаться и наблюдать. Овечек пригонят, Микола, подзови мальца, гроши забери и нехай отару гонят до гирла, дальше один Гамаюн, он вам сигнал на отход даст, да про собак не забудьте. Ось вроде и все, ну а там як Бог даст.
Седовласый пластун первый, а за ним и остальные перекрестились. Слушая атамана или старшего, пластуны занимались своими делами. Кто-то перекладывал небольшие заплечные мешки – торбы, кто-то делал на револьверных пулях насечки крестом.
– Зачем пули портите? – Меня передернуло, вот не любил когда с казенным имуществом так небрежно обращаются. – Точности не будет. Это любой солдат подтвердит – знания особые не нужны.
– Нехай, зато хоть в пятку попадешь, полстопы оторвет. Один пистоль для точности, другой для урона. Вы, ваш бродь, свой тоже через один зарядите.