Плата за любовь

Беллас Светлана Владимировна

На что я, покачав отрицательно головой, показывая, что оно теперь абсолютно никому не нужно, отвернулась, закрывая спиной вход в прошлое.

…Вздох…

Москва, но на календаре 2012 г.

Беглый взгляд на открытую страницу альбома, что лежит на коленях, на ней портрет Анри. Мысль, что все хорошее быстро заканчивается. Взгляд вскользь на часы, в сердце похолодело, на них 19.40.

Выйдя из машины, открыв капот, я тут, же поняла, что не всё худшее позади. Вдобавок этот мерзкий промозглый дождь,

не дает возможности сосредоточиться. Невольно вспомнилась классика. Что делать?! Банальный риторический вопрос, что не вносит никакого ответа. Радовало, что из тупика всегда самый лучший выход, ведь он один, надо идти судьбе навстречу. Как не банально, но это так. Проглотив капли дождя, закрыв капот, сев в машину, решила переждать, прямо вот на этом месте дождавшись какой— либо помощи, здесь, на обочине трассы до аэропорта «Внуково».

Чтобы уйти от навязчивых проблем, взяв в руки альбом, стала рассматривать очередной портрет, вслух с болью в голосе вырвалось, — Гений!.. Стала напрягать память. Когда, же это было? Догадалась посмотреть вниз, под портретом я всегда ставила дату. Июль 2005 год…

…Да, это именно тот период, когда была в поиске пути очищения, покаяния за себя, отца и мать, что так и порхала в поиске любви от одного к другому, забывая, что есть те, кто ее любят, а это отец и я. Но она, так и не приняла это к сведению. На звонки редко отвечала, ссылаясь на загруженность, съемки, в принципе которые были столь редки и не значительны, но это ее бремя, ее стиль жизни.

Отец жил в Питере в однокомнатной квартире, что была мной выкуплена на первые гонорары с продажи картин, в тот час их многие считали гениальными, тогда, как мне до сих пор они кажутся наивными, хотя по молодости «чистыми». Но душа жаждала красок, их густоты, насыщения. Поиск своего стиля был в середине пути, как тогда казалось, я проникла в сущность бытия, познала ход мыслей классиков. Это был 2005 год. Неожиданная встреча с ним, Павлом, необыкновенным человеком из простой деревушки, между двумя мегаполисами, где я была в экспедиции по восстановлению старого Храма.…

Он, Павел Сорокин, вот, уже который год жил иноком в одном из монастырей, восстанавливая старинные фрески, что открывались его глазам истиной. Делал это с желанием и любовью, чтобы было на долгие века, вкладывая часть своей души и своего «Я», которое открывал в себе постепенно по завершению реставрации фрагмента.

Он и впрямь, был не такой, как все. Небожитель!..

У Павла была амнезия, случившаяся от разряда молнии, с каких лет не помнил, как и всю жизнь до нее.

В монастырь попал несколько лет назад, с полной потерей памяти, отчетливо помнил, лишь сильный разряд, что лёг, как шрам в душе. Со стороны, его все зеваки называли «блаженным», так как с утра до поздней ночи обновлял иконы и фрески. Он искал и находил состав красок, чтобы они были — яркие, прочные, водостойкие. Смешивать их учился по ходу путем эксперимента.

Павел реставрировал тогда в Храме иконостас, стремясь дать ему жизнь в последующих веках, прикладывая навыки и вкладывая душу. Ему так хотелось оставить после себя, что-то особенное. Пусть, завистники со стороны его называли блаженным, но внутреннее «Я» кричало, — Я — художник!

Наша

экспедиционная группа тогда, там, же, тоже работала по восстановлению фресок и я, как никто прониклась к его самопожертвованию, полностью отдаваться воле свыше. Хотелось быть и мне похожей на него. Я часто слышала в ночи, как он молился Богу, прося вслух, чтобы тот явил ему свой лик, хотя бы на миг, чтобы воочию увидеть и передать его людям на добрую память, как о Нём, так и о себе, художнике, доказать всем, что он не блаженный.

Как никто другой из присутствующих художников, Павел, хотел написать свою особенную икону. Ссылаясь в просьбе к Богу, что ему, уже тридцать третий год, не молод и не стар, торопил того в помощи.

Шёл период зрелости. Он просил не посрамить его перед людьми, ведь, уже который год, они с миром реставрируют Храм. Просил Господа, разрешить расписать стены и своды купола. Утверждая и заверяя в крик, — Я, настоящий художник! Давая слово, — Храм распишу за год! Только яви свой Лик, дай, как знак, на то благословение.

Видя его отчаяние, хотелось помочь, я давала ему уроки иконописи, подчас не досыпая, была рядом с ним. Вся группа по восстановлению храма была вымотана, в том числе я и Павел.

Через некоторое время Павлу приснился вещий сон, в нем он увидел лик самого Господа — ясно, отчетливо. Отчего проснулся в поту, что-то бессмысленно кричал, обессилев, упал в беспамятстве. Несколько дней пролежал в горячке. Лишь иногда открывая глаза, не понимая, где находился, и что с ним произошло.

В то время, я не отходила не на шаг, боролась с его слабостью, вырывая из лап тьмы. Наконец, тот пришёл в реальность.

Его ранее представление о Боге улетучилось, он ощутил себя «новым человеком». Им овладела непомерная сила, был готов: вершить, творить, созидать.

Так, одним ранним утром, встав, он пошёл к настоятелю, рассказать о явлении и о приказе Господа: Осветить Храм Его Ликом…

Он рассказывал горячо, убедительно, убеждал, что дал слово Господу за год расписать Храм. Это всем казалось нереальным бахвальством.

Но настоятелю передалась его уверенность, поверив ему, тот дал благословение.

Я тоже заверила того, что буду помогать во всех начинаниях Павла, проникаясь его великой идеей, открыть для всех Лик Господний.

Стояли жаркие летние дни, но казалось, это не было помехой Павлу, тот в рвении писал образ за образом, видя перед собой Лик Господа. Он был ведом только Им. Кисть ложилась мягко, как — будто ею водил Господь. Никаких доводок, все давалось без дополнительных мазков.

Краска смешивалась моментально. Без лишнего вопроса, а: «ПРАВИЛЬНО, ЛИ?!» Он ведом! Время летело молниеносно. Подогревало и то, что будет оставлена ПАМЯТЬ НА ВЕКА! О Господе, и неким образом о нем, о Павле, как о художнике.

Ни меня, ни Павла работа не утомляла, пусть, я, уже была в подмастерье, но у великого мастера. Год, отведенный им самим на роспись, прошёл не зря. После снятия лесов, Храм, вдруг ожил, тем духом — ЛЮБВИ, ОТДАЧИ-ГАРМОНИИ. В изумлении был и сам Павел.

Его восхищала роспись, он задал самому себе вопрос: «Неужели, это деяние моих рук?!» Я, стоящая рядом с ним, кивнула. Павел был горд.