Платина и шоколад
Шрифт:
Херова грязнокровка.
Он смотрел в спутанные кудри, достигающие её лопаток, и ненавидел их. Так первобытно, так правильно ненавидел. Хотелось взять и... и... Он сжал руки от бессилия и едва не вздрогнул, когда она обернулась, глядя ему в глаза. Драко нахмурился, пытаясь отвести взгляд, но она сделала к нему крошечный шажок и стояла, дрожа всем своим телом, что уместилось бы в его ладонях, кажется. А в глазищах цвета горячего шоколада плескался страх. Такой явный. Отражающий его собственный. Он хотел прижать её к себе.
Зачем?
Она не
И это, блядь, неправильно!
Верхняя губа напряглась. Драко старательно вызывал в себе раздражение. На неё, на её слезы, на дождь, на Оливара. О, да. На Оливара. Жирный сукин сын.
Малфой почти зарычал, а кулаки сжались сами собой. Она заметила, опустила взгляд.
— У тебя кровь.
— Что? — он не понял, о чем она говорит, пока не поймал взгляд Грейнджер на своей руке. Надо же. А он и забыл. — Заживёт.
— Я могу залечить.
— Пошла к чёрту со своей заботой.
— Тогда тебе стоит посетить больничное крыло.
— Мне повторить, Грейнджер, чтобы ты пошла к чёрту и подавилась там своей грёбаной заботой?
Она замолчала. Отвернула лицо.
Он отвернулся в противоположную сторону.
— Нюни не распускай, — бросил почти небрежно куда-то в сторону окна.
— Да, конечно, — шепнула потрескивающему в камине огню.
Вздрогнула от его раздражённого вздоха и сжалась, когда он в два шага обошел её, направляясь к себе. Закрыла глаза, не в силах остановить новые слёзы, что снова текли по лицу. Благо, он их не видел.
— Первых уроков не будет, — его голос откуда-то сзади. — Старуха и Дамблдор вызваны в Министерство.
Гермиона кивнула, чуть не прокусывая губу, жмурясь. Пытаясь остановить горячие ручейки, струящиеся по щекам, что, остывая, скатывались по шее и собирались в углублении ключиц.
— А игра? — тихо, чтобы не услышал дрожи в голосе.
— Перенесли. На завтра.
Снова кивнула.
Уйди. Ради Мерлина, уйди.Так тяжело находиться с тобой в одной комнате.
Видимо, он научился читать мысли, потому что в следующую секунду Гермиона осталась одна.
Глава 8
Она чувствовала на себе напряжённый взгляд Рона, сидящего напротив и поглощающего пюре с беконом.
Гермионе не хотелось поднимать глаза. Она хорошо знала, что взгляд этот тут же превратится в сочувствующе-поддерживающий. Рыжий ободряюще улыбнется и задаст какой-нибудь глупый вопрос, несущий в себе цель развеять тоску подруги, отвлечь от ссоры с Гарри, от её мыслей, и еще много-много всего, поэтому она жевала свой ужин, не отрываясь от конспекта по нумерологии. Она не хотела вопросов. Она не хотела поддержки. Её не нужно было поддерживать.
Ведь её родители живы.
В Большом зале висел такой же гул, как и всегда. Может быть, лишь чуть тише было за столом у Пуффендуйцев. Лори Доретт отсутствовала еще с утра — это Гермиона
Стоило ей спуститься из Башни старост, чтобы отправиться в библиотеку, которая всегда спасала, отгораживая от настоящего, будто пряча своими пыльными талмудами и крепкими полками, но её на полпути перехватили мальчики, потащив на завтрак в сопровождении Невилла и Симуса, которые, впрочем, почти сразу же отстали от них, хотя, видит Мерлин, она упиралась, как могла.
Заметив красноватые и воспалённые глаза подруги, Рон напрягся, поглядывая на Гарри вопросительно. Тот же смотрел на Гермиону, не отрываясь. Оба пытались поддержать её, однако это лишь раздражало. Хотелось убежать, закрыться. К примеру, очень некстати была фраза рыжего: «не переживай, всё будет нормально, Министерство со всем разберётся», которую она встретила быстрым кивком и опущенной головой.
После этой попытки ободрить её, мальчики в основном молчали. Пока заходили в зал, пока усаживались, пока накладывали себе завтрак в тарелки.
И слава Мерлину.
А потом в зал вошел Малфой, и Гермиона не успела собраться, чтобы встретить его привычной стеной отчуждения. Она была мягкой и глупо-чувствительной внутри, впитывающей его, словно губка. Его, себя. Взгляд никак не мог оторваться от фигуры, скользящей к соседнему столу, где тут же притихли слизеринцы, опуская головы. Он выглядел потрясающе, как и всегда. Будто и не было трясущихся рук и взлохмаченных волос полчаса назад.
Рубашка застегнута под горло, идеально сидящая на плечах мантия, аккуратно завязанный галстук.
Она знала, как он завязывал галстук.
Как он во время этого слегка наклонял голову влево, по привычке, наверное. И это знание вдруг показалось ей слишком интимным.
Когда он вошел, гул в Большом зале слегка поутих. И, кажется, разом все взгляды приковались к его подтянутой фигуре.
В мозгу тут же вспыхнули картинки их беспокойного утра. Его рычание, кровь на сжатом кулаке, она же — на светлой коже виска, которого он касался потом. Его трясущиеся плечи и руки.
Её слезы.
И всё утро теперь глаза на мокром месте.
Почему она расплакалась? Позволила себе это. Чтобы он увидел, снова. Какого черта она позволила... они оба позволили друг другу увидеть что-то, не предназначенное для чужих глаз. И какого черта у неё ощущение, что их это будто сплотило? То, что показывало их слабость.
Погоди-ка, Грейнджер. Сплотило? Ты в своём уме? Это совершенно не то слово, которое подходило бы к данной ситуации. Он даже не смотрел на неё в то время, как она не могла оторвать взгляда от того, как он садится рядом с Забини, поднимает взгляд, охватывая им будто сразу и всех, что служит условным сигналом к продолжению разговоров, и внимание студентов сразу же рассеивается. Блейз поджимает губы, глядя пристально, чуть прищурившись.