Платина и шоколад
Шрифт:
Драко даже не сразу понял, что Грейнджер имеет в виду.
Просто смотрел. Изучал. Впитывал.
Это так дико, так неправильно. Она что-то говорила, отчаянно, громко, а он осознавал, что это грёбаный конец света, потому что вдруг, блядски вдруг понял — за эти рыдания, что корчат её сейчас изнутри он готов вырвать сердце Грэхема из гнилых рёбер и смотреть, как оно пережёвывает воздух вместо крови.
И это грёбаный конец.
— Ну что! Сладко тебе? Сладко? — кричала, а слёзы всё текли по грейнджерским
Сладко?
Ему было нечем дышать рядом с ней. И он ничего не мог сделать. Она была вокруг. Она была в нём. Распори грудь — и вытечет. Вместе с кровью, толчками.
Откуда
ты
во мне?
Не отвечает.
Плачет. А Малфой молчит. Где все твои слова, кретин, что ты приготовил для неё? Тупая шлюха. Грёбаная идиотка. Где эти слова?
Всё, что он может — просто стоять и смотреть. Как будто ему действительно нравится. Изломана.
Она изломана, как кукла.
И совсем не вчера ею так грубо поиграли, неумеючи, а на протяжении долгого времени старательно стирали, как мел о доску. И ему казалось, что он видит её сейчас совершенно голой. Раскуроченной. Вывернутой наизнанку. А сам погружает руки в её грязный мир, внутрь, по запястья, по локоть, не вымыв их, потому что всё равно там еще более грязно, чем здесь.
Только почему... он не видит грязи?
Пугается.
А она вдруг почти успокаивается, и каждый всхлип сопровождается волной ненависти к самой себе. Он чувствовал. Он так хорошо умел чувствовать ненависть. Хотя сейчас он был полон чего-то совсем другого.
Чтоэто,Грейнджер? Ответьмне.
И она снова не отвечает.
А у него нет больше сил находиться здесь. И, видит Мерлин, он бы не удивился, если бы за его спиной сейчас каждый росток в горшке разросся огромным садом — таким пустым он ощущал себя. Но она не узнает об этом.
Всё как прежде.
Просто ещё чуть больше ненависти. Ещё чуть шире пропасть. Ещё гуще непонимание.
А воздух в комнате звенит от напряжения и повисшей тишины.
Драко делает шаг к ней — она сжимается, но он всего лишь наклоняется и берёт свою сумку, брошенную у окна, скользнув лицом так близко от её бедра — усмехается. Как всегда.
Немного успокоился — если ты ещё способен на это, значит, всё в порядке. Ты живёшь, Малфой. А она дохнет.
Как ты и обещал.
Забрасывает сумку на плечо, а взгляд снова скользит по лицу грязнокровки. По синяку. Затем — к глазам.
В них вопрос. Почти мольба.
Чего ты хочешь, Грейнджер? Чего. ты. хочешь?
— Просто произнеси это, Малфой.
Такой тихий. Мерлин, почему он такой тихий?
Что
— Ты знал. Найди смелость признать.
— Я не...
— Ты сказал, — глаза в глаза, не отрываясь. Так близко, что в её, карих, мокрых, можно угадать его — серый. — Сказал им. Ловите, ебите.
Да, сказал. А потом дрочил на тебя в душевой.
Конечно, ни слова вслух. Только секундный отголосок разбухшей тяжести внизу живота. Он устал. Мерлин, он устал, как никогда. От Грейнджер, от себя.
Собственный голос кажется ему чужим:
— Может быть, и знал.
Слова — камни.
Тишина. Взгляд. У неё в глазах какая-то слишкомпустота. За такой обычно прячут целую жизнь. Или смерть?
А она вдруг усмехается похолодевшим ртом. Усмехается совсем как он. И плевать, что сердце вот-вот остановится, потому что через секунду их уже разделяет закрытая дверь, его быстрые шаги и что-то гораздо, гораздо более огромное, чем банальная ненависть.
Разочарование. Им пропитаны оба — насквозь.
И снова нет боли, когда кулак Малфоя врезается в каменные перила мостика.
Нет, и больше никогда не будет.
Глава 12
Гермиона так быстро жевала, что даже Рон наблюдал за ней, приоткрыв рот. За тем, как подруга снова и снова подносит большую грушу к губам, как постепенно фрукт становится всё меньше и в рекордные сроки превращается в жалкий огрызок, завёрнутый в салфетку. Уизли мог поклясться, что Грейнджер даже не почувствовала вкуса еды. Девушка отстранённо облизала кончики пальцев, а затем губы. И всё это — не отрывая взгляда от пергаментов, что лежали на коленях.
— Мерлин, — вырвалось у него. — Положи перед тобой приготовленного василиска, съела бы и не заметила!
В глазах было почти восхищение, ведь рыжий всегда считал, что самый большой аппетит в их компашке был у него.
Гермиона вздрогнула, поднимая глаза.
— Я бы на твоем месте занялась изучением предмета, — отчеканила она с быстрым кивком на конспекты. — Не стоит снова полагаться на то, что тебе удастся списать у меня.
Тот насупился: искромётный юмор остался неоценённым.
— Я готовился. Целый вечер в гостиной провёл… ну, или большую его часть, — пробубнил, но всё же уткнулся в писанину.
Друзья вдвоём решили устроить на большой перемене пикник прямо во дворе, постелив мантию Рона на траву у фонтана и усевшись сверху, раскладывая вокруг себя конспекты — следующим уроком была обещанная контрольная по нумерологии. Однако Гермиона как ни заставляла себя смотреть прямо на исписанные её же почерком листы пергамента, не видела ни слова — слишком громкими были мысли в голове.