Платит последний

Некрасова Ольга

— Наконец-то, — сказал он. — А ты помнишь, что ни разу не признавалась мне в любви? Даже когда приехала ко мне в Митино, сказала: «Я тебя хочу», а не «Я тебя люблю».

— Я старалась, чтоб это выглядело по-взрослому, — призналась Лидия. — «Люблю» — это какой-то детсад, а взрослая женщина говорит сразу «хочу». Раз хочет, значит, любит, это само собой.

— А у тебя-то, — сказал Ивашников, — разве всегда это было само собой?

Слезы у Лидии полились в три ручья.

— Колька, Колька! Если когда-нибудь тебя взорвут и ты станешь идиотом и разоришься, я пойду убираться к богатым соседям, а тебя буду катать

в кресле и ставить тебе клизмы. Наверное, это неприлично — обещать такие вещи. Друзья познаются в беде и все прочее. Но я так тебя люблю, что это не помещается во мне. У меня, оказывается, столько лет это копилось, а я сама не понимала. Мне хочется, чтобы ты стал беспомощный и никому не нужный, а я бы завязывала тебе тесемки на шапочных ушах.

— Я об этом думал, — растроганно сказал Ивашников. — Чем выше поднимаешься, тем чаще думаешь, как больно будет падать. Только я представлял себе, что попаду под трамвай, и так присматривался к женщинам: эта меня бросила бы сразу, а эта, может быть, потерпела бы год. Но в тебе я никогда не сомневался. Потому что видел, как ты любишь отца.

И тогда Лидия заревела навзрыд. Здоровый человеческий организм вырабатывает в месяц пол-литра слезной жидкости. Она явно собиралась выполнить эту норму за сегодняшний день.

— Ты меня не знаешь, Колька! — простонала она сквозь рыдания, чувствуя, что спазмы опускаются из-под ложечки в низ живота. — Я же могла остаться у тебя тогда! Я испугалась носить воду из колонки и дощатого сортира!!

— Я всегда это знал, — не удивился ее признанию Ивашников. — Просто ты была еще маленькая. У тебя был возраст проблем, а для взрослого человека проблем не существует, есть цели и задачи.

Лидия подумала, что у многих людей всю жизнь возраст проблем. У нее, например. А у Ивашникова и в девятнадцать лет был возраст задач, и, судя по всему, перерешал он этих задач неимоверное множество.

Десятую звездочку нарисовать им не удалось. Позвонил по сотовому какой-то Виталик, Ивашников сказал ему: «Жду», а Лидии сказал, что пора одеваться.

Виталик явился минут через двадцать. Открывал ему Ивашников. Лидия в это время застилала постель, и Виталик, проходя следом за Ивашниковым в кабинет, увидел ее в раскрытую дверь спальни. Челюсть у него отвалилась до пола. А Лидия лишний раз убедилась, что женщины в этом доме бывают редко.

— Ну, что рот разинул?! — улыбнулся Ивашников. — Это Лидия Васильевна, моя хозяйка.

Виталик шумно сглотнул и сказал:

— Здрасьте.

— Здрасьте-здрасьте, — прыснула Лидия. Он был забавный, этот Виталик. По-детски лопоухий и круглоглазый — и по-взрослому солидно одетый. Ваты в плечах его пиджака хватило бы на то, чтобы набить большого плюшевого медведя.

Виталик с Ивашниковым ушли в кабинет и долго разговаривали о компьютерах и миллионах. Дверь они оставили открытой, и в спальню к Лидии доносилось:

— А чем вам плох Тайвань?

— Да не Тайвань мне плох, а лучше взять всю периферию в одном месте. Ты прикидывал объем? Может быть, купить чартерный рейс…

— Не понял. Это мне что же, в Малайзию лететь?

Лидия тоже ничего не поняла. Но Тайвань и Малайзия, а главное, цифры, которые при этом упоминались, — все звучало солидно. Колька представлялся ей этаким капиталистическим спрутом, который опутал щупальцами земной шар.

Было необычайно приятно, что спрут сегодня кормил ее с вилочки и был совсем ручной.

Потом спрут со своей верной акулой Виталиком заговорили об армянском коньке. Цифры назывались уже на порядок меньше. Виталик этой сделкой гордился, а Колька был недоволен. При этом гордый Виталик хамил Кольке (впрочем, соблюдая формальную вежливость, на «вы»), а недовольный Колька тихо бурчал. Сразу было ясно, что Виталик не прав, только не хочет сознаваться.

От нечего делать Лидия накрасилась, хотя в свои тридцать три обходилась без мазилок (другое дело — кремы и лосьоны) и таскала с собой косметику только на всякий пожарный случай. Сегодня случай был не пожарный. После ночи с Ивашниковым она выглядела свежее, чем вчера вечером. Ничего странного. Лидия всегда неизвестно откуда знала, что они подходят друг другу на биологическом уровне.

Вот Парамонов ее высасывал. Сам вскакивал с утра как заводной, а Лидия вставала разбитая. Близость с Вадимом придавала сил, но силы были какие-то шальные: Лидия чувствовала себя прекрасно и могла при этом ни с того ни с сего впасть в истерику. А Колька был вне сравнений (хотя сравнения по привычке возникали, но всегда в его пользу). Он был родненький, вторая Лидина половинка.

Она красилась и думала, какая это была беспросветная жуть — столько лет прожить без своей половинки, с чужими людьми, которых она считала родными, потому что не знала, каким на самом деле должен быть родной человек.

Папа, конечно, родной. Но папа был отдельно, мужчины отдельно, и Лидии в голову не приходило, что с ними могут быть такие же прозрачные отношения, как с папой. С мужчинами всегда была в лучшем случае игра, в худшем какая-то борьба разведки с контрразведкой. Им нельзя было подставляться. Первый урок Парамонова: долго уговаривал ее на сексуальные эксперименты, уговорил и на следующий же день обозвал минетчицей. А еще один человек показался ей похожим на Ивашникова, и она ему рассказала про Кольку. Парамонову они наставляли рога, и он как бы не считался, а к Ивашникову этот человек ее взревновал мерзко и скандально.

У Кольки не было ни грамма этой шпионской психологии: выведать в постели твою тайну, а потом тебя шантажировать.

Хотя время покажет, — на всякий случай сказала себе Лидия и хихикнула. Собственная подозрительность показалась ей глупой.

Пришел Виталик с фотоаппаратом-«мыльницей», поставил ее у белой евроремонтной стенки и стал фотографировать, отходя на шаг-два для каждого нового кадра. Ему нужен был маленький снимок Лидии на какой-то документ. В фотосервисе, объяснил Виталик, не печатают снимки меньше, чем девять на четырнадцать, и нужно поймать размер, чтобы потом из девять на четырнадцать вырезать снимок три на четыре.

— А что за документ? — спросила Лидия.

Виталик долго думал и наконец сказал:

— А пропуск.

Ивашников задержался в кабинете и пришел, когда Виталик уже покончил с этим делом. Между прочим, Лидия, пока красилась, думала, что с макияжем она похожа на Колькину бывшую жену, но краситься продолжала непонятно почему. А теперь Колька оценил ее старания и, судя по его лицу, подумал о том же самом.

— Ладно, — сказала Лидия, — умоюсь.

И они с Колькой засмеялись, потому что было приятно понимать друг друга без слов.