Платит последний
Шрифт:
А потом Кудинкин долетел, схватил врага за тонкое запястье и вывернул за спину слабую руку, покрытую старческими веснушками. Как и положено реагировать на этот прием, старик выпустил пистолет и согнулся крючком. Кудинкин безжалостно заковал его в наручники и залепил глаза прихваченной из брехунцовской конторы липкой лентой.
— Я тебя все равно срисовал, козлина, — спокойно сказал старик. — Если отпустишь меня сейчас же, умрешь без мук и детишек твоих не трону, слово даю.
Не говоря дурного, Кудинкин отвел старинушку на площадку лестницы
— Врешь, не видал ты меня. Если ветераны будут врать, чего в таком случае ожидать от молодежи?! — огорченно сказал Кудинкин, возвращаясь к старику.
Само собой, Кудинкину было интересно, что помешало его убить. Он осмотрел отнятый «ТТ» и с изумлением убедился, что, в общем, ничего не мешало. Старик просто забыл дослать патрон в патронник. У Кудинкина еще тряслись руки, каждый нерв ныл, как будто по нему пропустили ток. Интересно: если он, чуть не обгадившись от страха, вышел победителем и как бы даже героем, то что в таком случае испытывал побежденный?!
— Ты знаешь, кто я? — с угрозой спросил старик.
— А как же. Патриа о муэртэ, вива, Фидель… Не надо, не унижайся, — сказал Кудинкин, борясь с желанием распахнуть пальто старого вора и пощупать брюки у него между ног. Если Фидель обгадился, он уж точно из кожи вон вылезет, чтобы найти и убить свидетеля своего позора.
Один из валявшихся под лестницей быков поднялся на четвереньки. Кудинкин скоренько сбежал к нему и добавил ногой в подбородок. Пощупал пульс на шее у второго — жив.
С этими быками была серьезная проблема: положим, сейчас их можно сковать, но потом они очнутся, и как тогда снять наручники? Не оставлять же им Ольгины, дареные, да и собственные наручники Кудинкина числились за ним на службе. Кудинкин поснимал с быков поясные ремни и связал им руки двойной ментовской петлей, придуманной в те годы, когда считалось, что наручники унижают человеческое достоинство советского преступника. Потом он уложил поверженных врагов в неприличную позу «69» и примотал друг к другу липкой лентой.
По ходу дела он исследовал карманы быков. Один, по водительским правам Коржов, был, очевидно, бригадиром Фиделя Коржиком. У второго документов не оказалось. Само собой, эти законопослушные граждане подстраховались уже потершимися на сгибах заявлениями, что, мол, пистолет я только что нашел на улице и несу сдавать в милицию. Кудинкин с большим удовольствием эти заявления прикарманил, чтобы после сжечь, а пистолеты разрядил и прилепил каждому к предплечью. Наконец, он для завершения картины заклеил быкам глаза. Нечего пялиться.
— Шустрый ты пацанчик, — не без симпатии сказал Фидель, прислушиваясь к треску сматываемой с рулона липкой ленты. Он, конечно, догадывался, чем занимается Кудинкин, и оставил всякую надежду на помощь быков. — Ты чей?
— Да я из милиции, — отчего-то потупившись,
До сего момента Фидель вел себя в целом разумно, если не считать того, что едва не выбил Кудинкину мозги из пистолета. Но тут он взвыл и, по-старчески брызгая слюной, выдал пятиминутный монолог. Печатными словами в нем были «мент поганый», «все равно достану» и «Брехунец» в сочетании со всяческими угрозами. «Кишки на карандаш намотаю» показалась Кудинкину самой гуманной. Впрочем, Фидель плелся за ним как миленький, помня, что сопротивление властям до добра не доводит. Они вошли к заскучавшему Брехунцу, и Кудинкин заботливо усадил Фиделя на стул.
Брехунец, которому Кудинкин заклеил рот и глаза, но не уши, прекрасно слышал и про кишки на карандаш, и, к примеру, такой перл, как «Собственные яйца сожрать заставлю». Покраснев как рак, несчастный хозяин «Полариса» с мычанием бился на своем кресле и потел так, что от него летели брызги.
Кудинкин пошуршал бумажками на брехунцовском столе и бодро спросил Фиделя:
— Фамилия?
— … — непечатно ответил Фидель.
— Я напишу «Федосеев», так? — листая отобранный у Фиделя паспорт, сказал Кудинкин. — Имя?
Пройдясь таким образом по анкетным данным Фиделя, Кудинкин стал его допрашивать. При этом вор не сообщил ничего ценного, кроме нескольких диковинных даже для капитана милиции ругательств. А Кудинкин с присловьем: «А вот гражданин Брехунец утверждает, что…» — понемногу выдавал те крохи информации, которые знал от Орехова: рэкет, лотки с фруктами, принадлежащие Фиделю и оформленные на «Пола-рис»… У Фиделя создалось полное впечатление, что настучал на него Брехунец.
— Не хотите сотрудничать с органами, — под конец сокрушенно заметил Кудинкин. — Что ж, вольному воля. А заключенному нары.
Он вывел Фиделя в коридор и приковал к перилам лестницы.
— Ничего не докажешь, кроме оружия, — сварливо сказал Фидель. — А за оружие меня не посадят, я старенький.
Примотанные друг к другу быки пришли в себя и медленно ворочались, как один огромный червяк.
— Ну и дай Бог тебе здоровья, — безразлично сказал Фиделю Кудинкин и для профилактики ткнул носком ботинка под ребра одному быку и второму быку.
Он вернулся к Брехунцу и сказал:
— Вот видишь, Теодозий Орестович, я же говорил, что ты будешь относиться ко мне очень серьезно.
— Му му-му му-му? — промычал Брехунец, гримасничая под залепившей рот лентой.
— Это не мне надо, — угадал вопрос Кудинкин. — Это тебе надо. Быть честным, смелым, дисциплинированным воином… Хотя это не из той оперы. Долги надо платить, Теодозий Орестович.
— Му-му?
— Кому, кому… А многим ты, наверное, задолжал.
Брехунец печально вздохнул носом.
— Ну ничего, главное, ты осознал, — утешил его Кудинкин. — Я ведь тоже не без греха. Оговорил тебя перед Фиделем.