Платит последний
Шрифт:
Свет в комнате не зажигали, и отцовские очки сверкали молниями, когда по улице проезжали машины.
— Он и сейчас тебе не пара, Лидуська. Потому что выбился из низов. Был бы он сыном благополучного внешторговца, ему и бизнес, и богатство как сами дались, так сами бы и удержались. А так ему придется всю жизнь отбиваться. Рядом с такими, дочка, ходит беда.
Лидия обмерла: отец говорил то, о чем она сама думала. В психотехнике это называлось «проблематизация по основаниям», прямой удар. А в жизни — правда-матка, которую боишься услышать. Отец встал, подошел к окну, давая понять, что партия продолжается.
— Но
— Больше всех тебя люблю и понимаю я, родная. Будь у тебя ребенок, мы прекрасно жили бы втроем, и никто нам не был бы нужен. Вырастили бы прекрасно. Ты посмотри, как Наташа живет с ребеночком, как Любка.
— Ты что, хочешь, чтобы я была мать-одиночка?! Спасибо, насмотрелась, как они живут-колотятся, как на своих детях срывают зло! И личной жизни никакой, и полная безнадега.
— Безнадега у тех, кто в жизни только баба и больше никто, — назидательно сказал отец. — А у тебя возможностей сколько угодно. Для кого я сделал наш аналитический центр? Мы же с тобой соучредители — это дело, твоя фирма, она тебе достанется.
— Что это ты думаешь, я по выборам ездить буду? Я не социолог.
— Ты эксперт, можешь работать на частные сыскные службы. Да и от выборов не отмахивайся. Социологии тут с гулькин нос, а просто для умных людей задачки. Я хочу, чтобы ты была хозяйкой, мне помогала. Ведь видишь, я разрываюсь — за деньгами надо следить. Пошла бы на курсы бухгалтеров, мы с Доцентом давно тебе говорили. С людьми, наконец, надо управляться, клиентов привлекать.
Спать с ними, как Парамонов требовал, хотелось сказать Лидии, но она вовремя прикусила язык. Такие откровения убили бы отца… А ловко он перевел разговор. Прием ясен: давит на науку — значит, поставил заслонку, придется ее проломить.
— А ты знаешь, что Колька купил нашу квартиру?
Лидии показалось, что отца качнуло. Вот это ответный приемчик под названием «удар ниже пояса»!
— Что-о?!
— Квартиру нашу, на Кутузовском.
— Ой, нехорошо. — Отец схватился за грудь, тяжело, со свистом задышал. Лидия вскочила:
— Где у тебя астмопент?
— Там, в кармане, в кармане.
Она кинулась в прихожую, схватила из кармана отцовского пиджака противоспазматический аэрозоль.
— Дыши! Дай, пшикну. — Отец посиневшими губами поймал трубочку, и она два раза нажала на клапан.
— Сейчас, сейчас, сейчас полегчает, — задыхался отец.
— Ну нельзя же так сразу-то: бац — и приступ. — Держа его за руку, Лидия прилаживала отцовы седые волосы. Кажется, отдышался. Если даже сдерживается, не хочет ее пугать, уже хорошо: сдерживается — значит, может.
Лидия положила отцову голову себе на грудь и по детской привычке начала ковырять ему прыщики. Обычно это делалось, пока отец был в беспомощном состоянии и не мог сопротивляться.
Он страшно корил себя из-за этой проданной в тяжелый год квартиры и поставил себе цель откупить ее обратно. Когда отец завел об этом разговор с новым хозяином, крутым новороссом, тот прибавил к цене квартиры стоимость евроремонта, накинул себе за беспокойство, поскольку переезжать не собирался, округлил и назвал сумму: двести тысяч долларов, не хотите — не берите. Отец стал хвататься за безнадежные заказы, в самые холодные времена мчался на выборы в дальние районы, куда не хотели ехать другие
И вдруг квартиру купил Ивашников, недостойный его дочери! (Лидия подозревала — и, между нами, справедливо, — что в свое время у отца с Колькой состоялось из-за нее объяснение. Так разве он мог признать свою тогдашнюю неправоту сейчас, когда дочь прожила лучшую часть жизни с другим?!)
— Ну вот, пап, теперь придется выходить за него по расчету, из-за квартиры.
— Ты была там? Ты ее видела? Там ничего не осталось, как при маме?
— Там евроремонт, папка, и даже не хочется, чтобы было как раньше.
Затилиликал в ванной забытый мобильник.
Лидия сходила, принесла.
— Тебя. Сказать, что болеешь?
— Ты с ума сошла! Дай сюда… Я слушаю.
И произошло чудесное превращение. Задыхающийся астматик, любящий папочка, из которого вьет веревки великовозрастная дочь, вдруг обернулся малознакомым Лидии профессором Рождественским, академиком Академии информатизации, беспроигрышным имиджмейкером, стригущим купоны в основном за Уральским хребтом. Лидия слышала, как в разговоре с телеведущим, соседом по двору, он называл свою работу драконологией. А отцова команда за глаза наградила его прозвищем Дракон. Ядро команды — человек десять, на выборы с Драконом ездят по трое-четверо, и никто, кроме него, не выдерживает две кампании подряд, без отдыха. Дракон их загоняет.
— А я вам давно говорил, что рейтинг падает. Не надо было жаться, вашу мать! Осталось два дня. Пойдем на запасной вариант. Что? Высылайте машину.
— Ты куда это собрался?! Лежи!
— Нет, Лидусь, меня вызывают в штаб, заказчики засуетились. Собери меня. Вернусь — поговорим.
— Что ты наденешь?
— Пиджак пестрый, брюки черные.
— Рубашку надо гладить?
— Нет, достань из чемодана новую. Булавки вытащи.
Отец быстро побрился, прижег щеки одеколоном «Босс».
— Ну, смотри, опять мне весь лоб расковыряла. Как я теперь пойду? Повози мне туфли щеткой. Дай галстук… Не тот, в горизонтальную полоску.
Лидия взглянула на часы — без четверти шесть. А приехала она в четвертом часу утра, и отец уже не спал. Или еще не спал. Доконает он себя.
— Ну, ты даешь, прямо Бельмондо! — восхитилась она, чтобы приободрить отца.
— Был бы Бельмондо, если бы ты меня так не доканывала, дочечка моя.
— Когда тебя ждать?
— К обеду, не раньше.
— Ну, тогда я посплю.
Лидия проводила отца до двери, закрыла за ним и с женской непоследовательностью стала крутить незнакомый замок, пытаясь отпереть. Когда она справилась с замком и высунулась из номера, отец уже далеко ушел по темному пустому коридору.
— А с Парамоновым-то как, будем разводиться? — крикнула вслед ему Лидия.
— Разводись, — донесся до нее голос отца, молодой и бодрый.
БРЕХУНЕЦ ЗАКРЫВАЕТ ЛАВОЧКУ
В Москве была глубокая ночь — разница во времени с Тюменью составляла три часа.