Плато
Шрифт:
Бутерброда за семьдесят пять центов он еще попробовать не успел (и слава Богу, заметил ему сорокалетний сотрудник редакции граф Толстой, врагу не пожелаю обедать бутербродами с первого этажа - в лучшем случае наживете гастрит, любезный мой Гость, а в худшем - язву желудка). Сам же автомат и впрямь был впечатляющий: чистые клеточки за стеклянными заслонками, и в каждой клеточке нечто, либо яркое, пластмассово-жестяное, либо завернутое в пластиковую пленку. Еще мальчишкой он видел похожие на какой-то выставке в Столице. За стеклом тех автоматов покоились упаковки с джемом, но прием отечественных монеток не предусматривался Он смотрел, вздыхая, на черный лак автомата, на вишенки и клубничины, украшавшие пластиковые гробики с небольшими, на один укус, порциями. Огромных
Осы - глупые насекомые, думал он, если попробовать сбить гнездо палкой, они будут кусать палку, а не меня.
От его крика переполошился весь поселок. Распухшие, зудящие руки пришлось держать в горячей воде, смазывать вазелином, одеколоном, свиным салом. Он всхлипывал до самого вечера, а ближайшей зимой все осы перемерзли, и на следующее лето он снял притихшее гнездо голыми руками. Неправильные шестиугольники сот, словно из оберточной бумаги, шуршали в руках. Десяток мертвых ос высыпался на землю, тоже с невесомым шуршанием.
"Вообще, - написал Гость, - меня окружают сердечнейшие люди".
"Первое, на что обращаешь внимание в Аркадии, - исправил он тут же, - это какие вокруг сердечнейшие люди".
"Народ в Отечестве утратил ежедневную культуру, - запись пошла бойчее, - толкается в автобусах, грубит. Продавцы хамят. Дело здесь в том, что утопическое общество построено на ненависти. Уничтожив религию, утописты заменили ее пошлым материализмом, основанным на насилии. Это губит нацию. Возьмем официанта..."
"Вот именно, возьмем официанта, который в Отечестве прежде всего лакей, а в Аркадии - свободный, уважающий себя гражданин," - поддержал Гостя воображаемый собеседник, может быть даже - будущий читатель его очерка в "Аркадском Союзнике" или в "Приложении", которое в Отечестве читают, как в детстве рассказы Мопассана - спрятавшись под одеялом с фонариком.
Пока он писал абзац о хамстве официантов и таксистов в Столице, на улице постепенно стемнело, и очертания воздушного замка на стене соседнего дома до неразличимости потускнели. Утомленные отцы семейств тянулись в таверну. Из дверей уже струился табачный дым и доносились голоса, казавшиеся ему лягушачьим кваканьем. Он ни разу не был в таверне - дорого, да и хмель от пива тяжелый, особенно если пить в одиночестве. Случайные знакомые приглашали его, но все на какие-то отвлеченные будущие даты, описываемые пустейшим словом "как-нибудь".
"Глубокий и серьезный человек - граф Толстой, несмотря на некоторую несдержанность и громкий голос, - продолжал он.
– Правда, и он, и Михаил странновато одеваются - на мой вкус, слишком ярко. Наверное, мне следует привыкнуть к здешней моде. Сегодня он ругал "Котлетного короля". Вероятно, в шутку. Мне эти чистые и недорогие заведения нравятся все больше и больше. Увы, во всех сотрудниках журнала заметно, что они уже почти совсем забыли о нищете и унижениях, сопутствующих ежедневной жизни в Отечестве."
Еще один абзац ушел на описание "Котлетного короля" по соседству с редакцией. На стенах там висели картины пастельных тонов: улыбающийся Пьеро, плачущий Пьеро с белой розой в руке, равнодушный Пьеро. Висел еще пейзаж: бледный закат над безымянным морем и белым парусником. Висела жанровая картинка: двое очаровательно чистых детишек с грустным щенком.
Он отложил фломастер и зевнул. Никому не интересен "Котлетный король" под белым парусом, плывущий в светлое будущее, изобильное котлетами, сладкой газированной водой и жареной картошкой. И посетители таверны в красных клетчатых рубашках интересны только самим себе, да своему семейству. А мне (эти мысли
Благотворительность пожилого шанхайца несколько задела Гостя. Во-первых, он и сам мог бы отыскать эти несчастные вырезки. Во-вторых, пачка (а с ней и редакционное задание) появилась на свет как бы в награду за то, что Гость без протестов выслушивал самые нелестные сведения о своем товарище. Оказалось, что еще во время работы в "Союзнике" его уличали в высокомерии, равнодушии к святому делу борьбы с утопизмом, во встречах с какими-то кинематографистами из Отечества ("можете себе представить, - пыхтел Василий Львович, - кто они на самом деле такие, эти деятели искусства, если их выпустили в Аркадию").
– Зачем же вы с ним имеете дело?
– простодушно спросил Гость.
– Он хороший журналист, - с готовностью отозвался господин Шмидт, - и бывает в Отечестве. А у нас, между нами говоря, трудности с кадрами. Многие считают, что "Союзник" - это чистая пропаганда, что мы покупаем у кого ни попадя всякую разоблачительную халтуру. А наша задача куда тоньше и благороднее, молодой человек.
– Понимаю, - отвечал Гость не вполне искренне.
– Вот и отлично. У нас ведь, - он наклонился ближе к Гостю, - половина редакции ассирийцы. Настроены крайне резко против коренных народов Отечества, и ненависть свою выказывают при всяком удобном случае. Разумеется, им аркадский ассириец ближе, чем отечественный славянин. Вы, простите, какого национального происхождения?
– Славянин, - озадаченно отвечал Гость, - в четвертом поколении. За остальные не ручаюсь.
– Православный?
– Ох, не знаю, - улыбнулся Гость.
– Вы уж простите за такие личные вопросы, но вы, человек свежий, не представляете, сколько тут линий баррикад, на сколько фронтов приходится сражаться - и с утопизмом, и с его замаскированными агентами в нашей собственной среде... Вы женаты?
– В Столице осталась моя семья. Жена и сын.
– Я тоже живу один после развода, - задумчиво сказал господин Шмидт.
– Являю собой, так сказать, легкую мишень для всевозможных сплетен и даже шантажа. Предыдущий главный редактор, вы слыхали, скончался при самых подозрительных обстоятельствах. Все апатриды подозревали отравление, но расследование бессовестно скомкали, а месяц спустя, когда общественное негодование достигло крайних пределов, местные эскулапы составили подложный акт об эксгумации. Разумеется, их подкупили - либо утописты, либо, что еще хуже, ассирийцы.
– Разве в Аркадии можно подкупить врача?
– изумился Гость.
– Поживите с мое, молодой человек, - невесело рассмеялся господин Шмидт, - узнаете, что не только можно, а уже и сделано, причем не только в Аркадии. Ассирийцы, объединенные с утопистами и масонами, - самая могучая тайная сила за всю историю нашего несчастного человечества. Ваш друг...
– Никакой он не утопист, не ассириец, и уж тем более не масон, - удивление Гостя сменялось раздражением.
– Послушайте, господин Шмидт, много ли ассирийцев было у вас в Шанхае?