Плексус
Шрифт:
Прекрасно! Н-но, лошадка! В Гринич-Виллидж!
«Железный котел» был одной из достопримечательностей Гринич-Виллидж. Его clientele сходилась со всего Нью-Йорка. Знаменитым его сделали неизменные чудаки и оригиналы, которых немало было среди завсегдатаев.
Если верить Моне, так можно было подумать, что все чокнутые собирались за ее столиками. Чуть ли не каждый день я слышал о какой-нибудь новой фигуре, экстравагантнее, естественно, прежних.
Последней была Анастасия. Ее занесло к нам с Тихоокеанского побережья, и сейчас она бедствовала. Несколько сот долларов, бывших у нее
– Вообрази, она ходила в комбинезоне. Чулок у нее не было, а туфли совсем развалились. Люди смеялись над ней.
– Опиши-ка мне ее еще раз, можешь?
– Нет, правда не могу, - сказала Мона и тут же принялась взволнованно рассказывать о своей подруге. Тон, каким она произнесла «моя подруга», показался мне подозрительным. Никогда я не слышал, чтобы она с таким пылом говорила о ком-нибудь из своих знакомых. Это было похоже на благоговение, обожание и прочие, не имеющие определения чувства. Она придавала встрече со своей новой подпругой невероятно важное значение.
– Сколько ей лет?
– рискнул я спросить.
– Сколько лет? Не знаю. Может, двадцать два - двадцать три. У нее нет возраста. Когда на нее смотришь, такие мысли как-то не приходят в голову. Она - самый необыкновенный человек из всех, кого я знаю, исключая тебя, Вэл.
– Небось художница?
– Она - все вместе. Все может.
– Занимается живописью!
– Конечно! Живописью, скульптурой, куклами, поэзией, танцами и вдобавок еще клоун. Но печальный клоун, вроде тебя.
– Она не кажется тебе ненормальной?
– Я бы так не сказала! Ведет себя странно, но только потому, что не такая, как все. Я еще не видела такого раскованного человека, и к тому же трагического. Она действительно непостижима.
– Как Клод, полагаю.
Она улыбнулась.
– В каком-то смысле, - сказала она.
– Забавно, что ты упомянул его. Не мешало бы тебе взглянуть на них, когда они вместе. Они словно с другой планеты.
– Так они знают друг друга?
– Я их познакомила. И они чудесно поладили. Они говорят на своем собственном языке. И знаешь ли, они даже похожи друг на друга внешне.
– Она, наверное, немного мужеподобна, эта Анапопулос, или как там ее?
– Не вполне.
– Глаза у Моны блеснули.
– Она предпочитает одеваться, как мужчина, потому что так чувствует себя удобнее. Понимаешь, она больше чем просто женщина. Будь она мужчиной, я сказала бы то же самое. Что-то есть в ней такое, что выходит за рамки пола. Иногда она напоминает мне ангела, только в ней нет никакой эфирности или отрешенности. Нет,
– Неужели? И часто она бывает в гневе?
– Только когда ее оскорбляют или смеются над ней.
– Почему же ее оскорбляют, почему над ней смеются?
– Я тебе говорила: потому что она не такая, как все. Даже походка у нее необычная. Она не может иначе, такой уродилась. Но меня просто бесит как к ней относятся. Другой такой беспечной, щедрой души не встретишь. Конечно, у нее нет чувства реальности. Это-то мне в ней и нравится.
– Что конкретно ты имеешь в виду?
– Только то, что сказала. Если она встретит человека, которому нужна рубашка, она снимет свою - прямо на улице - и отдаст ему. Ей даже не придет в голову стесняться того, что сама останется голой. Она бы и штаны сняла, если б они кому понадобились.
– И ты говоришь, это не сумасшествие?
– Нет, Вэл, не сумасшествие. Для нее это естественно, нормально. Ей в голову не придет думать о последствиях, ей все равно, что скажут люди. В ней нет ни капли фальши. И она ранимая и нежная, как цветок.
– Она, должно быть, получила странное воспитание. Рассказывала она тебе что-нибудь о своих родителях, о детстве?
– Немного.
Чувствовалось, Мона не собирается выкладывать все, что знает.
– Думаю, она была сиротой. Она сказала, что люди, которые удочерили ее, были к ней очень добры. Она имела все, что ей хотелось.
– Ну что ж, давай ложиться. Не против?
Она отправилась в ванную для всегдашней своей бесконечной процедуры. Забравшись в постель, я терпеливо ждал. Дверь в ванную была приоткрыта.
– Между прочим, - сказал я, желая направить ее мысли в другое русло, - как поживает Клод? Есть что-нибудь новенькое?
– Он уезжает через день-два.
– Далеко?
– Он не сказал. Думаю, в Африку.
– Африку? Что он там потерял?
– Откуда я знаю! Я бы не удивилась, скажи он, что отправляется на Луну. Ты знаешь Клода…
– Ты уже несколько раз это повторила, и все с тем же выражением. Нет, я не знаю Клода, во всяком случае не настолько, как ты думаешь. Я знаю только то, что он решил мне рассказать о себе, не больше. Он для меня - полная загадка.
Я услыхал ее тихое фырканье.
– Что я сказал смешного?
– спросил я.
– Я думала, что вы прекрасно поняли друг друга.
– Никто никогда не сможет понять Клода, - ответил я.
– Он непостижим и таким останется.
– Вот и моя подруга такая же.
– Твоя подруга, - раздраженно сказал я.
– Едва успела с ней познакомиться, а говоришь о ней так, словно знала всю жизнь.
– Не говори глупостей. Она - моя подруга, такой у меня за всю жизнь не было.