Плексус
Шрифт:
Когда опустилась ночь и я отправился домой, меня охватило неодолимое чувство одиночества. Я ничуть не удивился, когда, войдя в нашу комнату, обнаружил записку от Моны, сообщавшую, что ее дорогая «подруга» больна и она должна остаться у нее на ночь.
У Стаей все случается вдруг. Сегодня ее выставляют с квартиры, потому что она слишком громко говорит во сне; назавтра, уже на новом месте, ей является призрак и вынуждает бежать посреди ночи. То какой-то пьяный пытается изнасиловать ее. То какой-то человек в штатском подвергает ее «допросу с пристрастием» в три часа утра. Естественно, она считает себя меченой.
– Ведь ты веришь мне, Вэл?
Я молча киваю. (Это не «экуменический» вопрос.)
Когда песенка меняется, когда я от нее самой же узнаю, что она ночевала не у Анастасии, а у матери - матери тоже болеют, - я понимаю то, что любой идиот понял бы давным-давно, а именно: подгнило что-то в Датском королевстве.
Что страшного случится, спрашиваю я себя, если поговорить с ее матерью? По телефону. Ничего. Знать правду всегда полезно.
И вот я поднимаю трубку и, изобразив восторг, что говорю с ее матерью, представляюсь лесопромышленником и небрежно интересуюсь, не у нее ли Мона. Если у нее, то я хотел бы с ней поговорить.
Ее там нет. Совершенно определенно.
– Не видели ли вы ее в последнее время? (По-прежнему тоном обходительного господина, справляющегося о даме.)
Она не появлялась уже несколько месяцев. В голосе бедной женщины слышится беспокойство. Она настолько забывается, что спрашивает меня, совершенно незнакомого человека, уж не умерла ли ее дочь. Она буквально умоляет меня сообщить ей, если я вдруг узнаю, где ее дочь.
– Но почему вы не напишете ее мужу?
– Ее мужу?
Следует долгая пауза, и я слышу в трубке только глухой шум как бы океанского прибоя. Затем слабый, бесцветный голос, словно обращающийся в пустое пространство, спрашивает:
– Так она действительно вышла замуж?
– Ну конечно, она замужем. Я хорошо знаю ее мужа…
– Извините- слышится далекий голос и следом щелчок - трубку опустили.
Несколько вечеров я молчу, не предъявляю обвинения. Затем дожидаюсь, когда мы ляжем, выключим свет. И мягко толкаю ее локтем.
– В чем дело? Чего ты пихаешься?
– Вчера я говорил
Молчание в ответ.
– Да, и мы довольно долго разговаривали…
По-прежнему никакой реакции.
– И что забавно: она говорит, что давно тебя не видела. Думает, может, ты умерла.
Сколько она может держаться? Это интересно. Только я собрался снова раскрыть рот, чувствую, она рывком садится в постели. Затем ею овладевает безудержный, нескончаемый смех, из тех, от которого у меня мурашки по коже. Между приступами она выпаливает: «С моей матерью! Хо-хо! Ты говорил с моей матерью! Ха-ха-ха! Ой, не могу! Хи-хи-хи! Бедный Вэл, моя мать умерла. Нет у меня матери. Хо-хо-хо!» - Успокойся!
– прошу я ее.
Но она не может остановиться. Ничего забавнее, ничего нелепее она в жизни не слыхала.
– Послушай, разве ты не говорила, что оставалась у нее ночевать, что она очень больна? Это была твоя мать или нет?
Оглушительный смех в ответ.
– Может, это была твоя мачеха?
– Ты хочешь сказать - тетя.
– Пусть будет тетя, если она тебе вместо матери.
Снова смех.
– Это не могла быть моя тетя, потому что она знает, что мы с тобой женаты. Наверное, это соседка. Или, может, моя сестра. На нее это похоже.
– Но зачем им было разыгрывать меня?
– Потому что ты не назвался. Если б сказал, что ты мой муж, а не прикидывался невесть кем, они б ответили тебе правду.
– Что-то не похоже было, что эта твоя тетка - или сестра, как ты утверждаешь, - ломала комедию. Она говорила совершенно искренне.
– Ты их не знаешь.
– Черт побери, тогда, может быть, пора мне с ними познакомиться?
Неожиданно она перестала смеяться и стала серьезной, очень серьезной.
– Да, - продолжал я, - я намерен как-нибудь вечером отправиться к ним и представиться как полагается.
Теперь она разозлилась:
– Если ты сделаешь что-нибудь подобное, Вэл, я с тобой разговаривать не буду. Сбегу от тебя, вот что я сделаю.
– Ты хочешь сказать, что не желаешь, чтобы я знакомился с твоими близкими?
– Ты меня правильно понял. Никакого знакомства, никогда!
– Но это ребячество, глупость. Даже если ты что и навыдумала о своей родне…
– Ничего такого я себе не позволяла, - перебила она.
– Ну-ну, не говори так. Ты отлично знаешь, что только поэтому не желаешь, чтобы я знакомился с ними.
– Я многозначительно помолчал, а потом сказал: - Или, может, ты боишься, что я найду твою настоящую мать…
Она было разозлилась еще больше, но слово «мать» вновь вызвало ее смех.
– Ты мне не веришь, да? Очень хорошо, как-нибудь я отведу тебя туда сама. Обещаю.
– Так не пойдет. Я слишком хорошо тебя знаю. И знаю, какой ты устроишь спектакль. Нет уж, если я пойду к ним, то пойду один.
Вэл, предупреждаю… если только посмеешь…
Я перебил ее:
– Если я когда-нибудь это сделаю, ты об этом не узнаешь.
– Тем хуже, - ответила она.
– Ты не сможешь сделать так, чтобы я раньше или позже не узнала.
Теперь она расхаживала по комнате, нервно затягиваясь сигаретой. Похоже было, что она готова вот-вот взорваться.
– Ладно, - сказал я наконец, забудь обо всем. Я…
Н - Вэл, обещай мне, что не пойдешь к ним. Обещай!
Я промолчал.