Плексус
Шрифт:
– Не хотите ли выпить еще?
– спросила Мона.
– Да, - сказала Луэлла, - я была бы не против.
Не успел едва усевшийся О'Мара налить себе очередную рюмку, как мы услышали негромкий стук в дверь. О'Мара подпрыгнул. Мона выронила рюмку, которую протягивала Луэлле. Невозмутимым остался один Осецкий.
Я подошел к двери и спокойно открыл ее. На пороге стоял Шелдон, держа в руке шляпу.
– Вы были здесь только что, минуту назад?- спросил я.
– Нет, - сказал он, - я только пришел.
– Вы уверены?
– г спросил О'Мара.
Шелдон вопрос проигнорировал и шагнул в комнату.
–
Мы постарались его обласкать, дабы он почувствовал себя как можно более непринужденно, и предложили ему выпить.
– Шелдон не отказывается, - торжественно сказал он, поблескивая глазами, и, откинув назад голову, одним глотком опустошил стакан шерри. Затем, громко причмокнув губами, еще немного поморгал глазами и осведомился, все ли мы в добром здравии. В ответ все рассмеялись - все, кроме Луэллы, которая серьезно улыбнулась. Шелдон тоже попытался рассмеяться, но самое большее, на что оказался способен, - это состроить страшноватую гримасу - ни дать ни взять осклабившийся волк.
И тут Осецкий усмехнулся - прямо в лицо Шелдону. Он, казалось, учуял родственную душу.
– Что он сказал? Как его имя?
– повернулся он к Моне.
Шелдон на полном серьезе повторил свое имя, одновременно опуская глаза.
– Ваше имя, а не фамилия?
– переспросил Осецкий, на этот раз с ударением.
– Просто Шелдон, - ответил последний.
– Но вы же поляк, правда?
– сказал Осецкий, все более и более воодушевляясь.
– Я родился в Польше, - сказал Шелдон. Дабы не возникало недопонимания, он странно растягивал слова.
– Но я горжусь тем, что я не поляк.
– Я тоже поляк только наполовину, - дружелюбно продолжал Осецкий, - но черт меня побери, если я знаю, горжусь я этим или нет.
Шелдон мгновенно отвернулся, плотно закрыв рот, словно боялся произнести неуместное в это время проклятие. Поймав мой взгляд, он мучительно улыбнулся. Его улыбка говорила: «Я стараюсь, как могу, держать себя в рамках среди твоих друзей, но я уже почуял свежий запах крови поляка».
– Он тебя не тронет, - заверил я Шелдона.
– В чем дело?., - воскликнул Осецкий.
– Что я такого сделал?
Шелдон проворно вскочил на ноги, расправил грудь, нахмурился и затем принял одну из своих самых живописных театральных поз.
– Шелдон не боится, - сказал он, вдыхая воздух с каждым произнесенным шепотом словом.
– Шелдон с поляком не разговаривает. сделал паузу и, не сдвинувшись с места, до отказа повернул голову вбок, а затем в прежнее положение, - жест его напоминал механическое движение куклы. Вращая головой, он опустил на глаза веки, выпятил нижнюю губу и, уставившись прямо перед собой, медленно поднял указательный палец - в точности как д-р Муньон, рекламирующий свои таблетки от печени.
– Ш-ш-ш-ш!
– прошипел О'Мара.
– Ш-ш-ш-ш!
– И Шелдон опустил руку, наложив указательный палец на губы.
.
– Что происходит?
– воскликнул Осецкий, вконец выведенный происходящим из оцепенения.
– Сейчас говорить будет Шелдон. Потом будет позволено высказаться поляку. Это не место для хулиганов!
Правильно
– Он снова стал вращать головой из стороны в сторону, как механическая кукла. Произошло нечто ужасное. Извините, что приходится говорить об этом в присутствии леди и джентльменов. Но этот человек, - и Шелдон свирепо уставился на Осецкого, спросил меня, не поляк ли я. Тьфу!
– Он плюнул на пол.
– Это я-то поляк - тьфу!
– Он плюнул снова.
– Извините меня, мадам миссис Миллер, - он отвесил иронический поклон, - дело в том, что, услышав слово «поляк», я должен обязательно сплюнуть. Тьфу!
– И он плюнул в третий раз.
Шелдон умолк, делая глубокий вдох, чтобы снова надлежащим образом расправить грудь. Но одновременно он набирался яду, который сейчас лихорадочно вырабатывали его железы. Нижняя челюсть его дрожала, из глаз струились черные лучи ненависти. А туловище, словно каркас из стальных пружин, подобралось, готовое в любую секунду разжаться и отлететь на другую сторону улицы.
Да с ним сейчас будет припадок!
– в неподдельной тревоге воскликнул Осецкий.
О'Мара вскочил на ноги, протягивая Шелдону стакан шерри. Тот одним движением руки, будто отгоняя муху, выбил стакан из его рук, шерри выплеснулось на прекрасную, цвета нильской воды юбку Луэллы. Та на это ни малейшего внимания не обратила. Осецкий все больше и больше волновался. В Отчаянии он умоляюще обратился ко мне.
– Скажите ему, что я не имел в виду ничего дурного, попросил он.
– Поляк не извиняется, - сказал Шелдон, глядя прямо перед собой.
– Поляк убивает, пытает, насилует, сжигает женщин и детей, но «извините» он не говорит и никогда никому не скажет. Он пьет кровь, человеческую кровь, и молится на коленях, как животное. Каждое слово, слетающее с его уст, - это либо ложь, либо ругательство. Поляк жрет, как пес, он делает в штаны, он утирается грязным тряпьем, он блюет вам в лицо. Шелдон каждую ночь взывает к Господу, чтобы Он покарал поляков. Пока жив хоть один из них, слезам и несчастьям не будет конца. У Шелдона к ним жалости нет. Они все сдохнут как свиньи… мужчины, женщины, дети. Шелдон говорит так… потому что он знает поляков.
Полуопущенные в начале тирады веки теперь были плотно стиснуты. Слова исторгались изо рта, словно выдуваемые наружу кузнечными мехами. В уголках рта собралась слюна, придавая Шелдону вид эпилептика.
– Останови его, Генри, пожалуйста!
– взмолился Осецкий.
– Да, Вэл, сделай же что-нибудь!
– воскликнула Мона.
– Это зашло слишком далеко.
Шелдон!
– заорал я, стремясь вывести его из транса.
Шелдон остался невозмутим, глаза по-прежнему устремлены прямо перед собой, словно крика моего он не слышал.
Я поднялся, взял его за обе руки и осторожно встряхнул.
– Ну, Шелдон, - тихо попросил я, - приди в себя!
– И я встряхнул его еще несколько раз, чуть энергичнее.
Веки на глазах Шелдона медленно, подрагивая, поползли вверх; выходя из транса, он оглянулся вокруг.
По лицу его ползла болезненная улыбка, - наверное, он чувствовал себя как больной, которому удалось-таки засунуть пальцы далеко в горло и выблевать ядовитую дозу.
– С тобой все в порядке, правда?
– спросил я, звонко хлопнув его рукой по спине.