Плененная Иудея (сборник)
Шрифт:
– Не бойтесь, – поспешил сказать Мансур, – я не причиню вам зла. Я лишь хотел спросить.
– Не причинишь зла, – выкрикнула женщина, в сердцах настежь распахнув калитку, – глаза твои бесстыжие!
Ее маленькая фигурка трепетала от возмущения, сухие кулачки судорожно сжимались. Казалось, этот «воробей» сейчас стремглав, не раздумывая, бросится на высокого сильного воина.
Услышав крик жены, из дома вышел Садруддин-ока и поспешил к ней. Полы его халата развевались, в руке он держал калям, тростинку с заостренным концом, которой писал и которую забыл в спешке положить на стол.
Мансур вдел уздечку коня в кольцо
– За что вы сердитесь? Не у вас я увез дочку.
– Проклятый. «Не у вас», – продолжала шуметь Рано-опа, увертываясь от рук мужа, желающего ее успокоить. – Алтынгуль была невестой сына. И если бы не ты, ждала бы я сейчас внуков. А теперь остались два одиноких старика.
– Так это ваш сын увез девушку из гарема, – задумчиво сказал Мансур.
Тут Рано-опа, поняв, что сболтнула лишнее, пожелтела от страха и начала придвигаться к мужу.
– Не знаю. Ничего не знаю, – бормотала она, отводя глаза, цепляясь за халат Садруддин-ока, прячась за его спиной. Все, пропадать им под пытками палача. Мыслимое ли дело – выкрасть девушку из гарема хана.
Но воин сказал слова, которые поразили:
– Любил, знать, сильно. – Потом, стряхнув с себя задумчивость, спросил неожиданно: – У вас еще слуга был? Толстый такой.
Прикрыв часть лица платком, Рано-опа обожгла воина ненавидящим взглядом:
– Турдым тоже исчез. А какой невольник был! Расторопный, послушный. А все ты! – не выдержав, вновь выкрикнула попрек женщина из-из плеча мужа.
Мансур смотрел на пожилую пару, молчал. Те ежились, дрожали под непонятным взглядом.
– Вы, наверное, образованный человек, – обратился Мансур к Садруддину, пристально глядя на калям в его руке.
– Я переписчик книг, – осторожно ответил Садруддин-ока, не понимая, чего добивается воин. – Переписывая, читаю.
– Слышали вы когда-нибудь о Римской империи? Она находится далеко отсюда, среди вечерних стран.
– Да, была такая империя, – ошеломленный вопросом воина, не сразу ответил Садруддин-ока, – но давно распалась под ударами северных племен.
– Распалась… Давно… – удивленно протянул Мансур. – Что значит «давно»?
– Ну столетий так десять или двенадцать назад. Не могу сказать точно.
Мансур устремил на Садруддина непонимающий взгляд. Его лицо застыло. Непривычный к анализу ум с трудом воспринимал сказанное.
Мелодично журчала вода в арыке. Тихо шелестели листья. Пахло свежими лепешками из тандыра.
Летели минуты. Глаза воина смотрели не мигая. Садруддину казалось, что он смотрит не в глаза человека, а заглядывает в два черных бездонных пустых колодца. Муж и жена опасливо жались друг к другу. Что на уме у этого воина? Выхватит меч, снесет им обоим головы или потащит в зиндан [56] , где они сгниют заживо среди грязи и насекомых? Они еще чуть отступили назад, зашептались, не сводя с Мансура испуганных глаз.
56
Зиндан – подземная тюрьма-темница в Средней Азии.
– Чего это он? Странный какой-то. Может, больной? – прошептал Садруддин-ока.
– Алтынгуль увез, Турдыму голову в кровь разбил – больной не был. Так ему, проклятому, и надо, – злым шепотом ответила Рано-опа.
Мансур
– Не проклинай меня, женщина, – горько сказал Мансур, – за свое зло я уже наказан. – Он повернулся и вышел.
Садруддин-ока и Рано-опа бросились к закрытой калитке; тесня друг друга, смотрели в щель. Мансур отвязал повод коня и вновь застыл, словно забыл, зачем он это сделал, слушал шепот, прерывистое дыхание наблюдавших за ним людей. Вскочил в седло и шагом покинул переулок.
Несколько дней Садруддин-ока и Рано-опа жили в постоянном страхе, не покидали дом, вздрагивали от каждого неясного шороха. Но день проходил за днем, а никто к ним не врывался.
Однажды на улице Садруддин-ока встретил проезд Махмуд-хана. Едущие впереди телохранители разгоняли плетьми любопытных. Все встречные падали на колени, склоняли головы до земли, не смея смотреть. Чуть скосив глаза, среди ханских джигитов, замыкающих процессию, переписчик увидел знакомого воина. Джигит также узнал переписчика. Проезжая мимо, все смотрел на него.
– И клянусь всемогущим Аллахом, – рассказывал Садруддин-ока жене, – в его глазах была неподдельная тоска.
В самом конце 1404 года во главе двухсоттысячной армии великий эмир Тимур отправился в Китай. Среди его воинов, гулямов-удальцов, был и Мансур. В Бухару он не вернулся. Убит ли в бою? Замерз ли в морозной степи? Нет ответа. Как сотни лет назад, шуршат в степи сухие травы ковыля. И в тихом шуршании явственно слышен чистый голос Оллии: «Мансур, где ты, любимый?»
Квинт Минор
Сладко потянувшись, Квинт Минор открыл глаза. Прямо над ним в угольно-черном небе остро сияли звезды, серебром отливала неполная луна, выставив вверх острые рожки. Обступившая его духота была густой, влажной и одновременно пахла пылью.
Лежа спиной на жесткой циновке, разглядывая звезды, казавшиеся удивительно близкими, Квинт Минор все никак не мог вспомнить, когда и где они устроились на этот ночлег.
Так и не вспомнив, он прикрыл сонные глаза и предался приятным мечтаниям. Предметом его мечтаний была Оллия, которая нравилась ему все больше и больше. Ее строгая красота достойна императора, а не какого-то там смуглого варвара. Он, Квинт Минор, и сам не прочь на ней жениться. Правда, у него уже есть жена. Эта несносная Гортензия. Но можно ведь дать неугодной жене развод.
И мужчина все дальше и дальше улетал в своих фантазиях, представляя, как он дает развод Гортензии, как, оскорбленная и униженная, та бушует, безжалостно бьет посуду в доме, который вынуждена покинуть. Как слуги, придав своим лицам приличествующее случаю сочувствие, в душе посмеиваются над нелюбимой хозяйкой. При этих мыслях Квинт Минор даже довольно хихикнул.
Продолжая тешить свое тщеславие, он рисовал выход Оллии в свадебном наряде к ожидавшему ее жениху, его друзьям и родным. С нежной улыбкой на губах, предназначенной ему, Квинт Минору, в особой длинной тунике с белым шерстяным поясом, завязанным сложным геракловым узлом, который не так-то просто будет развязать, с венком из вербены на светлых волосах, разделенных по традиции на шесть частей, она медленно идет ему навстречу. Огненно-желтое покрывало несколько спущено на белое алебастровое лицо.