Плененная королева
Шрифт:
Другим надзирателем – на Алиенору произвело впечатление, что Генрих счел необходимым назначить для пригляда за ней двух человек, – был один из королевских мажордомов, и звали его Ральф Фиц-Стефан. Он был не столь разговорчив, как Гланвиль, и хотя неизменно относился к королеве уважительно, она знала: Фиц-Стефан всегда начеку – завоевать его расположение ей не удавалось. Алиенора инстинктивно чувствовала, что если потребуется какая-нибудь услуга, то лучше обратиться к Гланвилю. Он и в самом деле старался услужить ей. Позволял прогулки по стене замка, если этому не препятствовал ветер. При ветре подниматься туда было
Когда погода была мягкой, королева поднималась в свое высокое гнездо и смотрела за мощные крепостные стены, защищавшие перенаселенный город вплоть до бескрайнего простора долины Эйвона с ее невысокими холмами, за которыми начиналась восточная оконечность Нового леса, невидимая отсюда. Потом Алиенора поворачивалась и задумчиво смотрела на юг, где в сотнях миль лежала Аквитания. Так мучительно думать о земле, где родилась, – Алиенора боялась, что больше никогда не увидит тех мест, но ее сердце неуклонно тянулось туда. В мыслях своих она часто совершала путешествия по скрытым, поросшим буйной зеленью долинам, иссушенным солнцем холмам и узким ущельям, снова радостно смотрела на могучие замки, устроившиеся на утесах, на тихие каменные церкви и уютные деревни, ряды виноградников и сверкающие серебром реки. Аквитания постоянной занозой сидела в ее сердце.
А что ее народ – скорбел ли, сердился ли из-за того, что с его герцогиней обошлись так несправедливо? Ее заточение, вероятно, жестоко ударило по жителям Аквитании, потому что после окончания войны, которая, как предполагала Алиенора, чуть не сбросила его с трона, Генрих вряд ли сдерживал себя, доказывая свою власть над ее владениями. Никто не счел нужным сообщить королеве, что на ее месте в Пуатье теперь сидел Ричард, принятый ее подданными и провозглашенный отважным воином, каким уже успел себя проявить. Ричард, находившийся там по приказу и под строгим присмотром отца…
Стоя на высокой стене неприступного замка, держа в руке бесполезное головное покрывало и не обращая внимания на ветер, который трепал пряди, выбившиеся из кос, Алиенора в тоске прижимала лицо к грубому камню бойницы, устремляла неподвижный взгляд вдаль и думала о том, что пророчества нередко сбивают с толку. «Северный король» – а это был Генрих – все еще правил Аквитанией, но «орлице распавшегося союза» – а это явно была она, теперь Алиенора уже не сомневалась – еще предстояло узнать, почему она обретет радость именно в третьем птенце. Щенки проснулись, громко зарычали, как это давным-давно предсказал Мерлин, но единственным человеком, остававшимся в цепях, как это описал провидец, была их мать.
Внутренняя мука казалась нескончаемой. «На печаль настроена моя флейта, мои песни не песни, а плачи», – скорбно думала Алиенора, обращаясь в отчаянии к красочному языку трубадуров, на котором она воспитывалась.
Алиеноре не с кем было разделить свое горе, кроме Амарии, хотя та все еще и побаивалась королеву и обычно только сидела да слушала, сочувственно охая время от времени.
– У меня была королевская библиотека! – снова и снова говорила ей Алиенора. – Я жила богато, получала удовольствие, общаясь с моими дамами, наслаждалась музыкой. Я была королевой с двумя коронами! Я имела все! А теперь мне остались одни печали – сердце
Случалось, в королеве просыпался непокорный дух, давали о себе знать прежние настроения.
– Можешь не сомневаться: я не перестану кричать! – заверяла она Амарию. – Я не устану. Я буду возвышать мой голос, как трубный глас, чтобы он достиг ушей моих сыновей. Они спасут меня!
Когда Алиенора услышала колокола, грудь ее снова наполнилась надеждой, ей не терпелось узнать о том, что случилось. Не в силах усидеть на одном месте, она расхаживала по комнате, крепко обхватив себя руками, Амария с тревогой смотрела на нее. Этим утром Амария была в соборе, ходила туда исповедоваться – что делала довольно часто, – хотя ей и не нравился высокомерный капеллан, которому доверили лечить душу королевы. И там узнала о победе короля. Но, как и обычно, служанка не сообщила Алиеноре ничего из того, что слышала за стенами замка.
Алиенора почти убедила себя в том, что Ричард и Молодой Король – и, может быть, даже Жоффруа – идут вызволять ее. «День моего избавления наступил, я знаю! – шептала она. – И тогда я вернусь в свою родную землю. Прошу Тебя, Господи, пусть так оно и будет!» Амария отвернулась, не в силах больше смотреть на королеву.
Дверь комнаты открылась. На пороге стоял Ранульф Гланвиль, на его привлекательном грубоватом, но умном лице было выражение торжества, и несколько блаженных мгновений Алиенора думала, что вот сейчас он скажет ей: она свободна. Алиенора даже зашла так далеко, что решила проявить к Гланвилю благоволение, когда тот вернется к власти, потому что он проявил себя предусмотрительным тюремщиком… Но его слова безжалостно разрушили все надежды.
– Миледи, король приказал мне сообщить вам, что ваши сыновья признали королевскую власть над собой и король Людовик признал поражение. Колокола, которые вы слышите, – это праздничный звон в связи с достижением мира. Они звонят повсюду. Радуется вся Англия!
Алиенора упала в кресло, из нее словно вышел весь воздух. Она не могла произнести ни слова – так велико было ее разочарование.
Гланвиль смотрел на нее без намека на сочувствие. Он был неглуп и наверняка догадался, что королева неверно истолковала причину радости.
– Вы можете сообщить мне что-нибудь о моих сыновьях? – сумела наконец спросить она.
– Мне дозволено сообщить, что разногласия между ними и королем улажены, он простил их измену, объяснив ее молодостью. При сложившихся обстоятельствах король проявил немалое великодушие, но мне не дозволено обсуждать с вами условия мирного соглашения, миледи. Могу только сказать, что из привязанности и любви к принцам король объявил всеобщую амнистию.
Алиенора поднялась на ноги. Надежда снова затеплилась в ней.
– Значит, я наконец свободна? – взволнованно спросила она.
– Нет, миледи, к сожалению, это не так. – На лице Гланвиля появилось мучительное выражение.
Алиенора при его словах чуть не вздрогнула, но вздрогнула Амария, которая шумно заплакала. Ах, все это невыносимо!
– Тогда как же это может называться общей амнистией, если под нее не подпадаю я?! – вскрикнула Алиенора.
Гланвиль явно чувствовал себя неловко. В нем говорили два внутренних голоса, обсуждая, сколько ему можно сказать королеве.