Плененный принц
Шрифт:
Эрасмус стискивал пальцами тунику, голос едва слышался.
– Мне стыдно.
– Покажи мне.
Эрасмус разжал дрожащие пальцы и медленно поднял ткань. Деймен глядел на то, что с ним сделали. Сделали трижды.
– Это регент сотворил? Говори прямо.
– Нет. В день, когда мы прибыли, проводили проверку
– Тебя так наказали за провал?
– Это и была проверка. Мне приказали не издать ни звука.
Деймен видел вирскую заносчивость и вирское бездушие. Он терпел спесивые оскорбления и выдержал жалящую плеть и жестокость ринга. Но до сих пор не знал такого – вирского – гнева.
– Ты справился, – выдавил Деймен. – То, что ты вообще пытался, доказывает твое мужество. С тебя спросили невозможное. И в этом нет тебе никакого позора.
Позору нужно предать тех, чьих это рук дело. Бесчестие на каждого из них, и Деймен еще спросит со всех по счету за совершенное.
– Расскажи мне все, что произошло с тобой после того, как ты покинул Акилос.
Эрасмус говорил сдержанно. История ужасала. Рабов перевозили на корабле в клетках, в трюме. Надсмотрщики и матросы позволяли себе вольности. Одна из женщин, переживающая из-за отсутствия средств для предотвращения беременности, попыталась достучаться до вирцев, не зная, что незаконнорожденный ребенок грозил им страшной карой. Осознание, что они, возможно, доставят регенту рабыню с ублюдком матроса в чреве, подняло панику. Корабельный лекарь дал ей какое-то снадобье, от которого ее бросило в пот и выворачивало наизнанку. Решив, что этого недостаточно, ей избили живот камнями. Все это происходило еще до того, как они бросили якорь в вирских доках.
В Вире же появилась проблема пренебрежения. Регент ни одного раба в свою постель не взял. Он почти все время отсутствовал, занятый государственными делами, и ему прислуживали избранные петы. Рабов оставили на попечение надсмотрщикам и предоставили капризам скучающего двора. Из услышанного Деймен сделал выводы: с ними обращались, как с животными, их смирение считалось салонной уловкой. Изощренный двор выдумывал «проверки», рабы старались изо всех сил их выполнить, но иногда происходящее становилось по-настоящему садистским. Как в случае Эрасмуса. Деймена замутило.
– Ты, наверное, жаждешь свободы больше меня, – произнес Деймен. Отвага раба заставила его устыдиться.
– Свободы? – повторил Эрасмус, и впервые в его голосе прорезалось беспокойство. – Зачем мне она? Я не могу… я предназначен для господина.
– Ты предназначен лучшим господам, чем эти. Ты заслуживаешь того, кто будет ценить тебя по достоинству.
Эрасмус покраснел, промолчав.
– Я обещаю тебе, что отыщу способ помочь.
–
– Ты бы хотел?
– Я бы хотел тебе верить. Ты говоришь, словно господин. Но ты – раб, как и я.
Деймен не успел ответить – со стороны дорожек раздались шаги, и, как уже раньше делал, Эрасмус распластался на земле, предвосхищая появление еще одного придворного.
– Где раб регента? – спросил кто-то.
– Вот там.
И потом из-за угла:
– Вот ты где. – И затем: – Только посмотри, кого еще здесь оставили.
Это оказался не придворный. Не изящный, злобный и утонченный Никез. Это был Говарт с грубыми чертами лица и скошенным носом.
Он повернулся к Деймену, видевшему его в последний раз на ринге, в отчаянном захвате в поисках рычага и превосходства.
Говарт мимоходом подцепил золотой ошейник на загривке Эрасмуса и потащил вверх, как бездушный хозяин схватил бы пса. Эрасмус, человек, а не пес, начал задыхаться, когда ошейник врезался ему в горло в ложбине между челюстью и шеей, как раз над кадыком.
– Заткнись, – Говарт, раздраженный его кашлем, дал ему пощечину.
Деймен ощутил, как дернулись оковы, – тело напряглось в цепях до предела, и услышал металлический звук еще до того, как понял, что среагировал.
– Отпусти его.
– Хочешь, чтобы я его отпустил? – он потряс Эрасмуса за ошейник для наглядности. У Эрасмуса, понявшего приказ «заткнись», покраснели глаза от короткого удушья, но он затих. – Не думаю, что отпущу. Мне приказано привести его назад. Никто не сказал, что я не могу попутно хорошенько развлечься.
– Если хочешь снова развлечься, тебе стоит лишь сделать один шаг вперед.
Он бы с таким удовольствием еще раз схлестнулся с Говартом.
– Я лучше трахну твоего милого, – ответил тот. – Мое мнение, кто-то задолжал мне трах.
Говоря это, Говарт задрал тунику раба, открывая взору изгибы тела. Эрасмус не сопротивлялся, когда Говарт пинком расставил его лодыжки и завел руки назад, прогибая в пояснице. Он позволил выставить себя в нужную позу и замер в ней, неловко наклонившись.
Осознание того, что Говарт собирается взять Эрасмуса прямо на его глазах, ударило его той же нереальностью, какую он ощутил в ситуации с Анкелем. В голове не укладывалось, что сейчас произойдет что-то подобное, что этот двор настолько развращен, что наемник может изнасиловать королевского раба в шаге от собравшихся придворных. В пределах слышимости, не считая безразличного стража, никого не было. Покрасневшее от унижения лицо Эрасмус нарочно отвернул от Деймена.