Пленительные женщины. Одри Хепберн, Элизабет Тейлор, Мэрлин Монро, Мадонна и другие

Чеботарь Серафима

Они любили друг друга две недели, прерываясь лишь на сон и скудную трапезу. Все это время полиция была уверена, что речь идет о похищении с целью выкупа, мать Айседоры и ее импресарио безуспешно прочесывали город в поисках пропавшей танцовщицы. В конце концов они дали объявление в газету: «Госпожа Дункан из-за приступа тонзиллита временно отменяет свои выступления».

Когда Айседора наконец вышла из своего любовного плена, Берлин был уже полон слухов и сплетен о ее загадочном тонзиллите и методах его лечения: как ни странно, слухи были близки к истине, хотя оказались – редкий случай – гораздо бледнее правды. Газеты не стесняясь обвиняли Айседору в неподобающем поведении, а берлинские дамы – патронессы основанной Айседорой детской танцевальной школы – составили недвусмысленное послание, в котором заявляли, что мисс Дункан имеет весьма слабые представления о морали, в связи с чем они отказываются иметь с ней дело. Под посланием стояла и подпись сестры Айседоры – Элизабет. Она, как и их мать,

весьма не одобряла и поведение Айседоры, и ее выбор: Крэг славился на всю Европу не только своим талантом и революционными идеями, но и любовными похождениями – несколько лет назад он бросил жену с четырьмя детьми ради любовницы, а потом оставил и любовницу ради другой! Но Айседора не обращала на злые языки никакого внимания. Для нее любить было так же естественно, как дышать, и желание любви было почти таким же сильным, как желание танцевать. В Гордоне Крэге Айседора нашла, казалось, все, что ей было нужно: красоту, перед которой она преклонялась, ум, который она ценила, огромный талант, которым она восхищалась, и главное – понимание и трепет перед ее собственным талантом. Они с упоением обсуждали их общее будущее, и смелые планы реформирования старого искусства сочетались в их беседах с проектами совместных спектаклей, а обсуждение программы ее гастролей – с его мечтами о выставках и декорациях к новым спектаклям. Правда, пока Крэгу не спешили предлагать работу – как не считающийся с авторитетами скандалист он был известен не меньше, чем талантливый актер и режиссер, так что с деньгами у него было туго. Айседора взяла его в свою труппу администратором и от большой любви закрывала глаза на то, что Крэг практически не занимается делами, а лишь пишет или рисует – ведь рисовал он ее, и его стихи были о ней. Они объездили пол-Европы, и везде ее принимали с восторгом, а его – лишь с интересом. Айседора, свято уверенная в гениальности Крэга, рекомендовала его режиссерам и антрепренерам, помогла в организации выставок его рисунков, а в один прекрасный момент объявила ему, что ждет ребенка. Правда, его реакция была не такой, как ожидала счастливая Айседора: у него уже было восемь детей, и радости отцовства давно ему надоели. А подумала ли она, что будет с ее фигурой, с ее карьерой?

Айседора подумала. Ей были нужны деньги – для школы, для семьи, для самого Гордона. Она танцевала, пока могла – гастроли в России, Германии, Англии, – а 24 сентября 1906 года у нее родилась дочь, которую назвали ирландским именем Дейдре, что в переводе означает «печаль».

После тяжелых родов Айседора написала: «Кто придумал, что женщина должна рожать в муках? Я не хочу слышать ни о каких женских общественных движениях до тех пор, пока кто-нибудь не додумается, как сделать роды безболезненными».

Почти сразу после рождения дочери Крэг уехал во Флоренцию – Айседора все же убедила свою подругу Элеонору Дузе пригласить Крэга для оформления спектакля. Крэг и Дузе моментально разругались, спектакль оказался провальным. Крэг впал в меланхолию, и Айседоре становилось все труднее и труднее отвлекать его от мрачных мыслей. Он, как всякий гениальный художник, чрезвычайно болезненно переживал свой неуспех, особенно заметный на фоне постоянных триумфов Айседоры. Постепенно ее искусство, перед которым он еще недавно преклонялся, начало его раздражать. «Почему ты хочешь появляться на сцене и размахивать руками? – спрашивал он ее. – Почему бы тебе не остаться дома и не точить мне карандаши?»

Постоянные ссоры и непонимание делали свое дело: без Крэга Айседора не могла, но не могла она и рядом с ним. Его амбиции и талант, ее любовь и искусство поставили ее перед выбором: или он, или ее танец. Сам он свой выбор давно сделал. Она мучилась еще несколько месяцев, пока в очередной раз не поняла: ее танец превыше всего, ибо искусство вечно, а любовь вечной не бывает.

Короткое утешение принесли Айседоре гастроли в России, во время которых она подружилась с Анной Павловой и встречалась со Станиславским. С великим режиссером Айседора познакомилась еще в 1905 году, во время первых гастролей, и даже, как она позже вспоминала, между ними был небольшой роман, закончившийся весьма смешной сценой: когда она однажды поцеловала его в губы, «у него был страшно удивленный вид. Он, глядя на меня, с ужасом воскликнул: «Но что же мы будем делать с ребенком?» – «Каким ребенком?» – поинтересовалась я. «Нашим, конечно». Я расхохоталась, а он посмотрел на меня с грустью и ушел».

Правда, актер МХТ Иван Москвин вспоминал, что Айседора искренне пыталась увлечь Станиславского не только своим искусством, но и своим телом, а режиссер, не желая портить отношений с Дункан, на все встречи приходил исключительно в сопровождении своей жены, так что у Айседоры ничего не вышло.

После России были гастроли в США, где на ее выступление пришел сам президент Теодор Рузвельт, а затем еще один тур по Франции. Удивительным был не только безоговорочный успех, но и то, как мало денег после гастролей оставалось у Айседоры. Она, словно вознаграждая себя за нищее детство, вела весьма расточительный образ жизни, к тому же ей постоянно требовались деньги на строительство в Капаносе и на содержание танцевальной школы в Берлине. Поэтому появление в ее жизни Париса Юджина Зингера было

воспринято ею как божий промысел: молодой красивый Парис, оставшийся в ее воспоминаниях как Лоэнгрин, не только имел многомиллионное состояние, доставшееся ему от его отца – знаменитого фабриканта швейных машин, – но и готов был тратить его на поддержание танцевальной школы Айседоры. Он перевез обучающихся там детей во Францию, он заботился о самой Айседоре и ее дочери – так что нет ничего удивительного в том, что уже через пару месяцев они стали любовниками. Парис повез Айседору и Дейдре в круиз по Средиземному морю, завалил обеих подарками, окружил нежнейшей заботой. Парис привил Айседоре вкус к изысканным ужинам и нарядам от Поля Пуаре и других кутюрье, сшитым по ее собственным эскизам, он как родную полюбил ее дочь – и даже был готов жениться на Айседоре. Правда, она отказалась: свобода для нее была гораздо важнее возможности стать миссис Зингер. И все же это были самые счастливые годы в ее жизни – а когда 1 мая 1910 года у Айседоры родился сын Патрик Огастес Дункан (на этот раз роды благодаря деньгам Париса прошли безболезненно), ее счастью не было предела.

А вот Парис страдал: казалось, его любимая женщина ускользала от него. Он уже понял, что ее нельзя купить, ее можно лишь завоевать – но и однажды завоеванная, она не желала принадлежать лишь победителю. Словно в отместку за то, что он ввел ее в высший парижский свет, Айседора начинала вести себя, как самая отъявленная представительница богемы – она отчаянно флиртовала, ее поведение было на грани приличий, а танцы – на грани риска. Она изменяла Парису даже в его собственном замке. Все чаще и чаще между Парисом и Айседорой вспыхивали ссоры, которые заканчивались сначала короткими, а потом и длительными расставаниями: она уезжала на гастроли, он – в деловые поездки. Айседора любила Париса, но он был слишком ревнив, слишком избалован и слишком консервативен для того, чтобы она могла забыть всю свою жизнь ради него одного.

В январе 1913 года, когда она снова была в России, Айседору начали преследовать страшные видения: похоронный марш, детские гробы в снегу, предчувствие смерти. Айседора срочно покинула Россию и вместе с детьми прибыла в Версаль. Парис в это время был в Париже и попросил Айседору с детьми приехать к нему. Айседора была счастлива – она была уверена: отныне все будет хорошо. После встречи детей с гувернанткой отправили в Версаль – Айседора помахала им рукой. По дороге на набережной Сены автомобиль заглох. Шофер вышел из машины, чтобы завести мотор, – и тут автомобиль начал движение. Ручку дверцы заклинило. Машина пробила заграждение и упала в воду. Когда машину подняли, все пассажиры были мертвы. Вспоминают, что мертвая Дейдре обнимала Патрика, словно стараясь защитить его – ее руки еле разомкнули.

Парижане усыпали белыми цветами весь сад у ее дома, сочувствующие толпами стояли у ограды. На похоронах Айседора не плакала. Ее горе было столь сильным, что слезы не могли облегчить его: она была на грани помешательства. Она умоляла Париса подарить ей нового ребенка, чтобы найти в нем утешение, но он лишь в ужасе отказался – они горевали слишком по-разному, чтобы могли обрести успокоение друг в друге. Элеонора Дузе пригласила ее к себе, но и в Италии Айседора не смогла успокоиться. Однажды она увидела своих детей, купающихся в морских волнах, – Айседора кинулась за ними и едва не утонула, пытаясь выловить из морских волн привидевшихся детей, но ее спас молодой незнакомец. «Спасите меня, спасите мой рассудок, подарите мне ребенка!» – прошептала Айседора. Малыш, родившийся 1 августа 1914 года, прожил всего лишь несколько часов.

От потери детей она так никогда и не оправилась. Со временем у Айседоры появились приемные дочери – пять любимых учениц из школы в Грюневальде. Но ни Патрика, ни Дейдре они заменить не смогли.

Начавшаяся Первая мировая война превратила прежний спокойный европейский мир в руины, и Айседора оплакивала его, как и себя. Ей казалось, что мир вокруг рушится и она гибнет вместе с ним. В помещении ее бывшей школы открыли госпиталь, а всех учениц Зингер перевез в Америку. Айседора почти не выступала, заменяя прежние репетиции алкоголем: циничные журналисты даже заменили ее фамилию на Drunken – «пьяная». Роман с врачом из госпиталя закончился болезненным разрывом, отъезд в Америку лишь отнял последние силы и принес полное разочарование. Ее танцы уже никому не были нужны – повсюду хватало «босоножек», которые и раздевались смелее, и танцевали не так «заумно». Единственным светлым пятном был роман с самой знаменитой лесбиянкой того времени – Мерседес де Акоста. Мерседес была нежной, понимающей, чуткой и ценила искусство Айседоры. Хотя их любовные отношения быстро закончились, переписка продолжалась всю жизнь Айседоры, а незадолго до своей смерти Дункан посвятила Мерседес целую любовную поэму.

Несколько лет прошли как в угаре – постоянные гастроли, попытки заработать, отчаяние и случайные любовные связи. Снова оказавшись в Нью-Йорке, она опять встретилась с Зингером – они вместе съездили на Кубу, но вскоре оба поняли, что их прежнее чувство невозможно вернуть и что расстаться было бы лучшим решением. Страстный роман с пианистом Вальтером Руммелем закончился фарсом – он так же страстно влюбился в одну из учениц Айседоры. Спасение – как и раньше, как и всегда в будущем – она нашла в работе.