Пленница былой любви
Шрифт:
Это уже становилось в значительной степени целью моей жизни. После двух лет более близкого знакомства я посвящала Муди все свои мысли. Моя работа с каждым днем теряла привлекательность. Ценными были только дни, проведенные с Муди.
Карьера моя также поблекла. Я получила должность, которую занимал прежде мужчина, но платили мне меньше. К тому же мне все больше надоедало отражать ухаживания одного из начальников.
Уик-энды с Муди были для меня необходимы, чтобы освободиться от стресса. Этот уик-энд оказался особенно приятным: я удивила не только Муди, но и саму себя. Я гордилась тем, что сумела организовать такой прием, что оказалась искусной хозяйкой.
Гости
– Я тебя очень люблю.
В январе 1977 года он сделал мне предложение.
Три года назад я бы не приняла предложение ни Муди, ни кого-либо иного. Сейчас я уже знала, что в состоянии позаботиться о себе и своей семье. Я возненавидела клеймо разведенной женщины.
Я любила Муди и чувствовала, что он тоже любит меня. За три года мы ни разу не поссорились. Сейчас передо мной был выбор, шанс на новую жизнь: стать женой и матерью. Я безмерно радовалась, что буду исполнять роль идеальной хранительницы домашнего очага. Может быть, я закончу колледж. Может, у нас будет ребенок.
Семь лет спустя, в эту страшную бессонную ночь, когда я металась по постели рядом с дочуркой и мужчиной, которого когда-то любила, я оказалась крепка задним умом: ведь было столько сигналов, которые я проигнорировала.
Я понимала, что воспоминания о прошлом ничем мне уже не помогут. Мы здесь – я и Махтаб – заложницы в чужой стране. Реальность была ужасна.
Сколько дней, недель, месяцев нам придется выдержать? Нет, Муди не поступит с нами так, не сможет. Он заметит наконец грязь, которая его окружает, ему станет противно. Он поймет, что все его профессиональное будущее связано с Америкой, а не с этим темным народом, которому следует еще только учиться азам гигиены и социальной справедливости. Он одумается. Он увезет нас домой.
После того как Муди заявил, что мы остаемся в Иране, прошло несколько дней в каком-то страшном расплывчатом кошмаре.
Мне как-то удалось сохранить ясность ума, и я еще в первую ночь подсчитала свои материальные возможности. Муди забрал у меня чековую книжку, но ему не пришло в голову поинтересоваться, есть ли у меня наличные деньги. Вытряхнув сумочку, я нашла целое сокровище – деньги, о которых мы оба забыли в суматохе сборов. У меня было почти двести тысяч риалов и сто долларов в американской валюте. Риалы равнялись двум тысячам долларов, а американскую валюту можно было бы многократно умножить, если бы мне удалось произвести обмен на черном рынке. Я спрятала свое богатство в кровати под тонким матрасом. Каждое утро, когда Муди и все семейство молились, я вынимала деньги и прятала под многочисленными слоями своей одежды на тот случай, если бы на протяжении дня представилась какая-нибудь оказия. В этих деньгах была вся моя сила, мой спасательный круг. Я не знала, что я могла сделать с их помощью, но, может быть, они помогут мне купить свободу. Когда-нибудь каким-нибудь образом мы с Махтаб выберемся из этой тюрьмы.
Да, это была тюрьма. Муди забрал наши американские и иранские паспорта, а также наши свидетельства о рождении. Без этих самых важных документов мы не могли выехать из Тегерана, даже если бы нам удалось убежать из дома.
Мы с дочерью редко выходили из спальни. На меня напали разные хвори. Я могла есть только понемножку риса без приправ. И хотя силы меня почти покинули, я не могла спать. Муди дал мне лекарства.
Большую часть времени он оставлял нас одних, желая, чтобы мы смирились с судьбой и перспективой провести остаток жизни в Иране.
Каждую ночь Махтаб плакала во сне. Постоянно боялась оставаться одна в туалете. Обе мы страдали несварением и расстройством желудка. Немалую часть дня и ночи мы проводили в кишащей тараканами ванной, которая стала нашим убежищем. Беспомощные в своем уединении, мы произносили ежедневную молитву: «Боже милосердный, помоги нам преодолеть эти преграды, помоги нам найти безопасный путь, чтобы мы могли вернуться в Америку к своим близким». Я всегда твердила дочурке, что мы все время должны держаться вместе. Больше всего на свете я боялась, что Муди заберет ее у меня.
Единственным доступным для меня развлечением было штудирование Корана в английском переводе Рашида Халифы, имама мечети в Туксоне штата Аризона. Эта святая книга была предоставлена мне для прозрения. Мне так необходимо было чем-нибудь заняться, что я ждала, когда первые лучи восходящего солнца проникнут через окно нашей спальни, в которой не было ламп, и я смогу читать. Голос Баба Наджи, выводящий в холле молитвы, монотонно звучал, когда я внимательно вчитывалась в святую книгу ислама, ища абзацы, определяющие отношения мужа и жены.
Отыскав в Коране какие-нибудь аргументы, напоминающие о правах женщин и детей, я показывала их Муди и другим членам семьи.
В стихе 34 я наткнулась на такие тревожные указания Магомета:
«Мужчины стоят выше женщин, потому что Аллах дал превосходство одним над другими и потому что они раздают свое. Поэтому благонравные женщины покорны и сохраняют в тайне то, что спрятал Аллах. И наставляйте тех, неповиновения которых боитесь, оставляйте их в ложе и бейте их! А если они вам послушны, то старайтесь не пользоваться принуждением по отношению к ним. Воистину Аллах возвышен, велик».
Однако уже следующий стих давал мне повод для надежды:
«А если опасаетесь разрыва между ними, то пошлите посредника из его семьи и посредника из ее семьи. Если они захотят помириться, то Аллах приведет к согласию. Аллах всеведущ!»
– Обе наши семьи должны помочь в разрешении проблемы, – сказала я Муди, показывая ему стих.
– Твои родственники не мусульмане, – ответил он. – А кроме того, это твоя проблема, а не наша.
Это были мусульмане-шииты, продолжавшие праздновать победу революции, лицемерно рядившиеся в одежды фанатизма. Как могла я, христианка, американка, женщина, отважиться на собственное толкование Корана, нарушая монополию имама Резы, аятоллы Хомейни, Баба Наджи или, наконец, моего мужа? Как жена Муди, по мнению всех, я была его имуществом, и он мог со мною делать все, что ему захочется.
На третий день заточения, именно тогда, когда мы должны были вернуться домой в Мичиган, Муди заставил меня позвонить родителям. Он объяснил, что я должна говорить, и внимательно прислушивался к разговору. Он держался довольно грозно, чтобы вызвать у меня послушание.
– Муди решил, что мы останемся немного дольше, – сказала я своим, – сейчас не возвращаемся домой.
Мама и папа были в отчаянии.
– Не волнуйтесь, – говорила я, стараясь сохранить беззаботный тон, – мы скоро приедем.