Пленница гарема
Шрифт:
Во дворце отцу Хризостому захотелось задержаться и полюбоваться богатым убранством комнат, каждая из которых была красивее другой, но солдаты заставили его быстро пройти через позолоченные помещения. Наконец они достигли тяжелой расписанной двери, на страже у которой стоял чернокожий евнух.
— Мы привели его так быстро, как смогли, — шепнул старший из янычар.
Обрюзгший евнух поднял палец, давая понять, что они должны подождать. Сам он скрылся за дверью, но тут же снова появился и дал рукой знак иезуиту. Неужели здесь его схватят?
Отец Хризостом осторожно вошел. Острый запах сандалового дерева
Пока он смотрел сквозь белую сетку, раздался приглушенный кашель, и только сейчас иезуит заметил в тени молодого бородатого мужчину. Священнику понадобилось лишь мгновение, чтобы догадаться, кто его вызвал сюда. Он попытался скрыть страх, закручивая пальцами шнурок ремня все туже и туже. Ему и раньше доводилось находиться рядом с могущественными людьми, но ни один из них не вселял такой благоговейный ужас, как этот человек.
— Вы здесь по моему повелению, — сказал султан, и священник поклонился, испытывая в равной мере и страх и уважение. И тут, будто священник имел право выбора, правитель прижал руку к сердцу и добавил: — Благодарю вас за то, что вы пришли. Я обещал матери, что она умрет согласно своему желанию. Пожалуйста, — прошептал он, кивнув в сторону постели, — приступайте к последнему ритуалу. — Сказав это, султан вышел из комнаты и дал остальным знак следовать за ним.
Отец Хризостом вздохнул от облегчения, снял накидку и осторожно положил ее на стул; только сейчас он заметил, что в углу притаился черный евнух. Священник с беспокойством посмотрел на него — женственное лицо, толстая шея, выдававшееся брюшко. Не сказав ни слова, он придвинул стул к постели и сел рядом с матерью султана. Он знал, что эта женщина, казавшейся сейчас столь хрупкой, последние восемь лет была самой влиятельной во всей империи: она исполняла роль доверенной советницы при сыне, султане Махмуде II, и являлась его воплощением в присутствии других. В Оттоманской империи Накшидиль именовали валиде-султана, а ее сына падишахом, тенью Бога на земле, халифом, главой всех мусульман. Теперь ей понадобился он, священник-иезуит.
— Валиде-султан Накшидиль, — прошептал он успокаивающим голосом, — я в вашем распоряжении и буду здесь столько, сколько вы пожелаете. Прошу вас, начнем с молитвы.
— О, отец, в моей голове теснится столько мыслей, — слабым голосом ответила она. — Вы должны знать, что я была плохой католичкой. После того как я оказалась в гареме, меня сразу вынудили принять ислам. Я делала все, что могла… тайно молилась… Христос… — Обессилев, она замолчала.
Священник взял ее хрупкую руку и держал ее, пока она вновь не собралась с силами. Видя, что женщина готова снова говорить, он кивком подбодрил
— Гарем может стать ужасным местом… — призналась она, — здесь столько интриг… здесь была рыжеволосая женщина, я… — Накшидиль снова замолчала.
Евнух придвинулся ближе, готовясь вмешаться. Визгливым голосом он предостерег:
— Моя дорогая, вы ослабли, к тому же есть вещи, о которых не следует говорить. Даже священнику.
Спустя мгновение священник достал из мантии небольшой флакон и помазал женщине маслом лоб. Встав перед ней на колени, он произнес:
— Да поможет любящий и милостивый Господь вашему величеству через это помазание. И когда вы избавитесь от грехов, Он по своей доброте может спасти и воскресить вас.
Священник, совершив последний ритуал, отпустил ей грехи, заметил, что женщина лежит совершенно неподвижно. Он взял ее руку, но пульс уже не прощупывался; он сложил ей руки на груди и закрыл глаза. Священник пошел за накидкой, но евнух уже прижимал ее к своей груди, будто нашел якорь спасения для валиде. Служитель мягко коснулся руки евнуха, облачился в накидку и последовал за этим странным, чуть прихрамывавшим человеком к двери. Отец Хризостом оглянулся, выискивая янычар, но те исчезли.
— Я отвезу вас назад в монастырь, — сказал главный евнух, догадавшись, что беспокоит священника. — Каик нас ждет.
В пути они молчали, но, когда каик достиг пристани в Пере и оба уже стояли у двери иезуитского монастыря, отец Хризостом пригласил евнуха войти.
— Пожалуйста, — настойчиво сказал он, — у нас был трудный вечер. Выпейте со мной чашу хорошего крепкого нектара. Он пойдет нам обоим на пользу.
Евнух отличался скромным ростом, одна нога у него была короче другой, но держался он гордо, словно принц, и ответил, что редко употребляет алкоголь, но не из-за того, что религия запрещает, а потому, что этот напиток действует на голову. Тем не менее он согласился войти. Действительно, выдался трудный вечер, и он решил принять предложение иезуита с покорной благодарностью.
Пока оба маленькими глотками пили вино, разговор, который сначала никак не клеился, стал дружелюбнее. Отец Хризостом рассказывал забавные случаи из жизни в Пере вместе с французами, а гость улыбался, слушая столь веселые истории о европейцах, но почти ничего не говорил о своей жизни во дворце, поскольку был молчалив от природы. Священнику не терпелось узнать, почему евнух не дал говорить матери султана, он хотя и гордился способностью выуживать признания, но понимал, что к этому вопросу должен подойти с крайней осторожностью. Священник начал задавать евнуху обычные вопросы: как его зовут и как давно он уже во дворце — и осторожно продолжал в таком же ключе. Наконец он спросил, как его гость достиг влиятельного положения, став главным чернокожим евнухом.
— Благодаря Накшидиль, валиде-султана, — ответил евнух, которому дали кличку Тюльпан.
Священник гнул свою линию, рассказывая о своей семье, сестрах и братьях и особенно о матери. После этого он плавно вернулся к султанше-матери:
— Вы хорошо знали ее?
— Отец, это трудный вопрос. Ни один из нас не является тем, кем кажется. Мы, каждый из нас, представляем нечто большее и не хотим, чтобы другие об этом узнали, и нечто меньшее по сравнению с тем, какими желаем себя представить.