Пленница олигарха
Шрифт:
– Невероятное, – выдохнул он, – Ты – сказочная девушка, и я не помню, чтобы у меня были такие. Послушные, нежные, горячие…
Я смотрела на него в ожидании. Теперь, когда все произошло, я словно принадлежала ему на всех правах. И я лежала рядом, думая о том, жалею ли я о том, что произошло или нет.
Никто до Эдуарда не относился ко мне с такой заботой и лаской, и я, словно бездомный котенок, впервые познала настоящее тепло человеческих рук и запах дома, где нет постоянных склок и разборок, а тебя никто никогда не любил и вряд ли полюбит.
Сначала
Он ушел, оставив на постели запах своего одеколона, и я еще долго ползала по простыням, вдыхая этот запах. Я так и заснула посреди кровати, свернувшись калачиком, как котенок, которого отогрели и дали ему возможность почувствовать себя нужной.
На следующее утро я проснулась другой. Это уже была не та Анжела, которая любила ненавидящую ее мать и терпящая мерзкое отношение к себе. Я стала взрослой, будто одна ночь полностью перевернула мое сознание. И я ждала его. И он пришел, когда уже начало темнеть, а я начала терять терпение. Хотела его обнять, но пока не хотела проявлять инициативу, оставаясь на стадии его рабыни.
Эдуард сам обнял меня и усадил на комод, хотя это ему далось непросто. Он вдыхал мой запах, часто дыша и стискивая мою грудь, едва прикрытую тонкой тканью ночной сорочки.
Мои соски выступили сквозь ткань, и он зубами прикусил сначала один сосок, а потом другой, от чего не сорочке остались мокрые следы. Я сама сорвала сорочку и прижалась к его шелковой пижаме обнаженным телом.
Как я хотела чувствовать себя в полной безопасности, окруженной заботой и вниманием. Я каждой клеточкой тела ощущала свою необходимость для этого мужчины, который держал меня в плену, и который давал мне столь многое. Эдуард опустился вниз и поцеловал меня в промежность, и от его горячего дыхания по всему моему телу пробежали мурашки восторга и возбуждения.
Еще вчера казавшееся мне ненормальным, теперь я понимала, что это возбуждение – именно то, что подсказывает мне мое тело, которое расцветало в объятиях этого пожилого мужчины, как цветок, который долгое время не поливали. Он ласкал меня языком внутри моей вагины, а я наслаждалась этими моментами, чувствуя, как набухает внизу моя плоть, готовясь впустить внутрь себя его. И так и произошло.
Эдуард встал и резко вошел в меня, пока я сидела на комоде. Его живот коснулся моего живота, поэтому мне пришлось немного опуститься, чтобы полностью впустить его пенис в себя.
Я застонала, ни капельки не сомневаясь в том, что мой стон – это правильно и логично. Мне было приятно ощущать его твердый член в себе, и, если еще вчера мне было больно, сегодня о боли я совершенно забыла, отдаваясь ему и доверяя каждой клеточкой своей израненной души.
– Милая, родная, самая лучшая, – шептал он, входя в меня
Я слышала его частое и тяжелое дыхание и старалась сама двигаться, чтобы Эдуарду было легче. Его лицо опять покрылось красными пятнами и он, вздрогнув, сделал еще несколько толчков, пока его сперма вливалась в меня горячей струей. Он еще несколько минут находился во мне, не выпуская меня из объятий, и я не шевелилась, давая ему насладиться моментом.
Я думала, что после этого он уйдет, но Эдуард надел штаны и сел в кресло. Я слезла с комода и надела сорочку, чувствуя, как по ногам стекает его сперма. Но я не смела пойти в ванную без его разрешения и просто стояла, облокотившись о комод и глядя на него.
– Я хочу ответить на твой вопрос, – неожиданно сказал он, хотя я не задавала ему никаких вопросов. Я молча продолжала слушать.
– Та женщина, которую ты иногда видишь в саду, – продолжил он, – Эта женщина – моя жена.
Я не стала говорить ему о том, что уже сама догадалась о том, кто она, давая ему продолжить. Мне казалось, что, если я перебью его, то потеряю возможность узнать хоть что-то из секретов, витавших в этом огромном полупустом доме.
– Нам было по тридцать лет, когда мы с ней возвращались с дачи ее родителей. Я был за рулем, и не смог справиться с управлением, когда машину занесло и мы влетели под грузовик. Наша машина ударилась о большегруз пассажирской стороной, и моя жена осталась инвалидом. Она была беременна, восьмой месяц.
Я слушала его, затаив дыхание. В голове проносились десятки вопросов, но я не решалась их задать.
– Ей сделали кесарево сечение, и на свет появился наш сын. Он был здоров и крепок, сейчас ему уже двадцать три года. И все двадцать три года я несу свой крест. Я забочусь о ней, я не оставляю ее ни на один день, и она ничего не знает о таких, как ты.
Об этом я тоже догадывалась. Я – не первая и, наверняка, не последняя девушка, оказавшаяся в этом доме.
– Я много лет пытался хранить верность своей молчаливой жене. До аварии она была словно огонек, освещающий мою жизнь, а потом превратилась в жалкий увядший цветок, который не способен на эмоции и чувства. Она не помнит ничего до аварии, но я знаю, что она любит меня и нашего сына, а я люблю ее. И пусть она не понимает о том, что я держу в доме других женщин, о том, что я иногда уезжаю в командировки не один, она знает, что я всегда вернусь к ней и буду спать с ней в одной постели. Это и есть преданность, понимаешь?
Я кивнула, хотя о преданности читала только в книгах. В моей жизни преданность хранила только я своей бестолковой матери, которой я не была нужна абсолютно.
– Теперь ты многое знаешь обо мне, – сказал Эдуард, подводя конец своему монологу, – Но ты должна понимать, что я – натура увлекающаяся, и завтра ты можешь покинуть этот дом. Конечно, я тебя не обижу и дам денег, много денег, и ты сможешь начать новую жизнь. Пока я этого не хочу, но не уверен, что не захочу этого завтра или через неделю.