Пленница тирана

Шарм Кира

Блядь!

На полной скорости разворачиваюсь и за каким-то хером мчусь обратно.

И ни хрена уже перед глазами не стоит. И мысли ни одной нет, — только колоколом тягучим в голове стучит «успеть!» Успеть, — пока не разодрали ее, пока не изувечили, пока взгляд этот ее, который мне, блядь, внутри что-то разворачивает, навсегда не выключили!

Если Маниз сейчас ее в расход пустит, — больше не оживет.

Даже если не разорвут и измываться не будут, а трахнут всем скопом.

Даже если ни одной травмы у нее после этого не

будет, — не включится больше эта ее фиалковая лампочка. Тело одно безжизненное останется, — и это уже не исправить.

Я знаю. Я чувствую. Она — не из тех, кто способен после такого собой остаться. А я, блядь, — почему-то очень не хочу, чтобы ее глазки выключились, — хоть, блядь, и минет ни хера не умеет делать, — вот тогда же эти глазки особенно нужны.

Бью по тормозам со всей дури, — сам не заметил, как разогнался на максимум, — у самого входа в «Звезду».

— Что-то забыл, дорогой? — Маниз все еще снаружи, беседует с кем-то, но тут же подходит, будто и позабыв о своем госте.

— Подарок все-таки забрать решил, — цежу сквозь зубы. — Тот, первый.

— Неумеху со сбитыми коленками? — брови Маниза насмешливо взлетают.

— Еще еще не… — блядь, даже выговорить вслух этого не могу, затыкает что-то, горло перехватывает. А перед глазами, — воющая Фиалка, которую рвут на части, тыкаясь в нее членами.

Маниз молчит, гипнотизируя меня глазами, — а у меня кулаки сжимаются и испарина на лбу.

— Нет, дорогой, — наконец, после вечности пристального, слишком внимательного, слишком хищного изучения моего лица, он снова расплдывается в ленивой улыбке. — Не успели пока. Наверное.

— Маниз, — чуть рычать не начинаю.

— Я что, — за каждой воровкой, думаешь, слежу? Ты сказал, что тебе неинтересно, — дальше и я не интересуюсь. Может, и начали уже — разводит руками, но я слишком отчетливо вижу заплясавшие в его глазах жадные блики.

Все он понял. Решил, что слабость мою нашел. Никто из уважающих себя мужчин не принял бы обратно женщину, что от него сбежала. Никто. Ни один. Нормальную женщину, — что говорить о шлюхе?

Только вот этот самодовольный взгляд Маниза — вовсе ни к чему. Нет у меня к этой девчонке никакой слабости. Хрен его знает, почему вернулся. Но уж слабости — точно нет.

— Ладно, ладно, дорогой, не волнуйся ты так. Нервы — они еще бесценнее, чем наше время, разве не знаешь? Их беречь нужно, — все болезни, все проебы у нас от нервов. А таким, как мы — ни болеть, ни проколов допускать нельзя, сам знаешь. Жизни они нам стоят, — специально, сука, время тянет, еще и явно кайфует от этого, а я еле сдерживаюсь, чтобы эту гадскую улыбку сейчас по его физии не размазать. Сука, Маниз, — ощущение такое, что моральный оргазм ловит, и с каждой секундой его накрывает от кайфа все сильнее.

Хотя, — так и есть. Любит старый змей на нервах и слабостях играть, — это его самое любимое наслаждение. Потому и выуживает все с такой тщательностью обо всех. Больные места, слабости, —

его любимая тема.

— Уже звоню, — подымает на меня совсем невинный взгляд. — Подождешь, пока упакуют, или домой к тебе прислать?

— Как есть давай, — шиплю, чувствуя, как ноет челюсть от того, насколько сильно сдавил.

Нельзя Маниза за шею схватить и башкой о стену заебашить. Но мысленно уже чувствую под своими пальцами каждый его позвонок.

— Все дорогой, — он отключает вызов и снова расплывается в широкой улыбке. — Несут тебе твою ненаглядную.

— Она мне не… — снова сжимаю кулаки за спиной, понимая, что еще пара слов, — и хрен Маниза что спасет. Куда только подевалось мое извечное спокойствие? Бля, — с каких это пор я психом стал? От Тигра заразился, что ли? Да и тот, кажется, адекватней, чем я теперь!

— Нетронутая, — кивает Маниз, снова прикрывая веки. — Что ж с тобой в дороге за пять минут приключится успело, что ты передумал? Неужели так приперло?

А я медленно выдыхаю, даже не слушая его ерничания.

Снова возвращается спокойствие, — даже понять не могу, что это на меня вдруг такое нашло? Даже глаза тру, — устал, видимо. Смена обстановки, проблемы навалившиеся недетские, — ну, наверное, и качнуло слегка. Не качало никогда раньше, правда, — хрен знает, старею, наверное. Может, — и правда, нервы железными до какой-то только поры оставаться могут, а дальше — не те уже канаты?

Окончательно успокаиваюсь, когда девчонку выносят, — как и была, перевязанную, будто гусеница, блядь, в коконе.

Опять окидываю быстрым взглядом, — и снова ни хера не понимаю. Ну, — за чем там было возвращаться? Никакая, вообще — убогая. Даже если теперь отмыть и в порядок привести, — я ж ее такой вот и запомню.

— Одну минуту, — Маниз, заиграв лезвием непонятно откуда взявшегося ножа, подошел к Фиалке. — Ленточки у подарка обрежу, а то бревно у тебя в постели будет. Весь день связанная валялась, — затекло все.

— Сам обрежу, — резко бросаю, выхватывая свое сплошное разочарование вместо ублажения из чужих рук. Блядь, — аж передергивает всего от того, что кто-то к ней прикасается.

Усаживаю на переднее сидение и захлопываю дверцу. Дергается от стука, но молчит, только закусывает губу.

Снова пожимаю Манизу руку, прожигая его глазами в ответ на насмешливо-снисходительный взгляд.

Ох, будешь ты мне должна за все это. Фиалка! Даже не знаю, как отработаешь!

Глава 48

Останавливаюсь, отъехав на приличное от «Звезды» расстояние.

Наклоняюсь над девчонкой, — а она, блядь, еще и отшатываться. Связанная, умудряется. Дергаю вверх подбородок, и усмехаюсь, — нет больше пустоты в глазах, опять горят. Ужасом, паникой, — но, блядь, горят, — не то что тогда, пустые, отрешенные, как у слепой, — будто душу из нее выняли.