Пленник дуба
Шрифт:
Слова Кормака были для Моргаузы словно удары под дых — и каждое отдавалось болью в сердце, «… чту не меньше, чем мать моей матери… почтенная женщина… безумное ослепление…» Весь мир в одночасье сошел с ума. Гвидион обезумел и впал в черную неблагодарность, а этот мужчина, столь долго взиравший на нее с вожделением, отвернулся от нее… Моргаузе хотелось закричать, позвать слуг, велеть им выпороть Кормака — до крови, до мяса, чтоб он взмолился о пощаде. Но едва лишь королеве открыла рот, намереваясь исполнить свои намерения, как на нее навалилась неимоверная тяжесть — словно усталость, скопившаяся за все годы жизни, теперь взяла верх.
— Да, — подавленно согласилась Моргауза, — я сама
Кормак ушел, а Моргауза так и осталась сидеть на кровати, не в силах даже пошевелиться.
«Я — старуха. Я потеряла моего сына, Гарета. Я потеряла Гвидиона. Я никогда не стану Верховной королевой. Я слишком зажилась на этом свете». Глава 17
Гвенвифар сидела, закрыв глаза и ухватившись за Ланселета — платье ее задралось до колен, обнажив ноги; беглецы уносились в ночь. Гвенвифар понятия не имела, куда они направляются. Ланселет превратился в незнакомца, в сурового, беспощадного воина. «А ведь в прежние времена я бы непременно перепугалась, — подумала Гвенвифар. — Оказаться под открытым небом, да еще среди ночи…» Но сейчас она испытывала возбуждение и какое-то странное веселье. Где-то в глубине ее сознания жила и боль, и скорбь о благородном Гарете, что всегда был дорог Артуру, словно сын — он не заслуживал такой смерти! А Ланселет хоть знает, кого убил? А еще Гвенвифар горевала о конце их совместной жизни с Артуром, обо всем, что столь долго связывало их. Но после сегодняшнего возврата назад не существовало. Она прижалась к Ланселету, чтоб расслышать его слова, едва различимые за свистом ветра.
— Нам вскорости придется остановиться — надо дать отдохнуть коню. И мы не можем продолжать путь днем — в этих краях нас слишком хорошо знают.
Гвенвифар кивнула; на то, чтоб ответить вслух, у нее не хватало дыхания. Через некоторое время они подъехали к небольшому лесу; Ланселет остановился и бережно снял Гвенвифар с коня. Он напоил коня, потом расстелил плащ на траве, чтоб Гвенвифар могла присесть. Затем Ланселет взглянул на меч, до сих пор висящий у него на поясе.
— Однако, меч Гавейна так и остался у меня. Я еще в детстве слыхал истории о воинах, которых во время боя охватывает безумие, но никогда не думал, что это свойство есть и в нашем роду… — и он тяжело вздохнул. — Меч в крови. Гвен, кого я убил?
На лице его отражалась такая печаль и вина, что Гвенвифар просто не могла на это смотреть.
— Многих…
— Я помню, что ударил Мордреда, будь он проклят. Я знаю, что ранил его — тогда я еще действовал осознанно. Не думаю, — в голосе Ланселета зазвучали жесткие нотки, — что мне посчастливилось его убить — верно?
Гвенвифар молча покачала головой.
— Кто же тогда?
Гвенвифар не ответила. Ланселет схватил ее за плечи — столь грубо, что на мгновение она испугалась этого воина, в котором не осталось ничего от ее возлюбленного.
— Гвен, ответь же, ради Бога! Неужто я убил своего кузена Гавейна?!
— Нет, — мгновенно отозвалась Гвенвифар, радуясь тому, что Ланселет назвал именно Гавейна. — Клянусь — не Гавейна.
— Это мог быть кто угодно, — сказал Ланселет, взглянул на меч — и его передернуло. — Честно слово, Гвен, я даже не осознавал, что в руках у меня меч. Я ударил Гвидиона, словно пса, — и после этого я ничего не помню, до того самого момента, как мы уже выехали на дорогу…
Он опустился на колени перед Гвенвифар. Его била дрожь.
— Кажется, я снова сошел с ума, как прежде… Гвенвифар захлестнула неистовая нежность; она обняла Ланселета и притянула к себе.
— Нет, нет, — шептала она, — о, нет, любимый… во что же я тебя втянула… немилость,
— И ты еще говоришь об этом, — так же шепотом отозвался Ланселет, — после того, как я лишил тебя всего, что было тебе дорого…
Позабыв обо всем, Гвенвифар прижалась к Ланселету и воскликнула:
— Видит Бог — тебе стоило это сделать давным-давно!
— Но ведь и сейчас еще не поздно — теперь, когда ты рядом со мной, я снова молод, а ты — ты никогда еще не выглядела прекраснее, любимая моя, единственная…
Он уложил Гвенвифар на плащ и вдруг порывисто расхохотался.
— Теперь никто не встанет между нами, никто не помешает нам, моя… Гвен, о, Гвен…
Гвенвифар заключила Ланселета в объятия, и ей вспомнилось встающее солнце, и комната в доме Мелеагранта. Сейчас все было почти как тогда, и Гвенвифар отчаянно приникла к возлюбленному, словно во всем мире не осталось никого и ничего, кроме их двоих.
Они немного поспали, завернувшись в один плащ, а когда проснулись, оказалось, что они по-прежнему держат друг друга в объятиях; сквозь зеленый полог листвы пробивалось солнце. Ланселет улыбнулся и коснулся лица Гвенвифар.
— Знаешь… я впервые просыпаюсь в твоих объятиях и ничего не боюсь. И потому я счастлив, несмотря ни на что… — Ланселет рассмеялся, и в его смехе прозвучал отголосок безумия. В его седых волосах запутались сухие листья, и в бороде была листва, а туника безнадежно измялась. Гвенвифар провела рукой по голове и поняла, что у нее в волосах тоже полно листвы и травинок. Гребня у Гвенвифар не было, но она кое-как расчесала волосы пальцами, заплела косы и перевязала их полосками ткани, оторванными от подола изорванной юбки.
— Ну мы и оборванцы! — со смехом произнесла Гвенвифар. — Кто теперь узнает в нас Верховную королеву и отважного Ланселета?
— Для тебя это важно?
— Нет, милый. Ни капельки.
Ланселет вытряхнул сор из волос и бороды.
— Мне, пожалуй, следует встать и поймать коня, — сказал он. — Может, тут поблизости отыщется какой-нибудь хутор, и мы сможем раздобыть там немного хлеба для тебя или глоток эля… При мне нет ни единой монеты, и вообще ничего ценного, не считая меча да еще вот этой штучки, — он коснулся маленькой золотой фибулы, которой была застегнута туника. — Так что сейчас мы с тобой — пара нищих. Но если нам удастся добраться до владений Пелинора… Мне там принадлежит дом — тот, в котором жили мы с Элейной, — там мы найдем и слуг, и золото, и сможем уехать за море. Ты поедешь со мной в Малую Британию?
— Поеду — куда ты захочешь, — прошептала Гвенвифар дрожащим голосом. В этот миг она говорила совершенно искренне; она готова была ехать с Ланселетом куда угодно: в Малую Британию, в Рим — да хоть на край света, лишь бы быть рядом с ним!
Она снова прижалась к возлюбленному и в его объятиях позабыла обо всем.
Но позднее, несколько часов спустя, когда Ланселет усадил ее на коня и они неспешно двинулись прочь, Гвенвифар погрузилась в тревожные раздумья. Да, несомненно, они могут покинуть Британию. Но слухи о том, что стряслось прошлой ночью, разойдутся повсюду, навлекая на Артура позор и презрение, и ему придется разыскать их, куда бы они ни сбежали — ради спасения собственной чести. А Ланселет рано или поздно, но узнает, что убил друга, что был ему дороже всех на свете — всех, кроме самого Артура. Ланселет совершил это, ослепленный безумием, но Гвенвифар знала, что он все равно будет терзаться от горя и вины, и всякий раз, глядя на нее, будет вспоминать не о том, что она — его возлюбленная, а о том, что из-за нее он, сам того не ведая, убил друга и что из-за нее он предал Артура. Если из-за нее Ланселету еще и придется вступить в войну с Артуром, он ее возненавидит…