Пленники Раздора
Шрифт:
Клёна растерянно смотрела по сторонам — некуда и ткнуться ей со своей ношей. Да и какая им еда! Зря Матрела собирала и хлеб, и сыр, и мясо. Никто здесь не голоден. А если и голоден, то в работе этого не чует.
За спинами парней девушка разглядела, наконец, отца. Кое-как протолкнувшись вперед, Клёна тронула Клесха за локоть.
— Меня Матрела прислала, — робко сказала девушка и покосилась на лавку, на которой должен был лежать Фебр.
Лавка оказалась пуста.
От ужаса и страшной догадки свело судорогой горло.
— Не до трапезничанья нам, —
Жив!
Клёне показалось, будто что-то тяжелое упало с её плеч, перестало придавливать к земле. Даже дышать стало легче.
Отчим внимательно смотрел на девушку. От него не укрылись ни, испуг ни тревога в её взгляде. Поэтому обережник уточнил:
— Пойти хочешь?
Падчерица вскинула на него широко распахнувшиеся глаза. Как он догадался?
Клесх смотрел спокойно. Он ждал её ответа. И Клёна поняла: вот сейчас, здесь, в этот самый миг он признает её желание быть той, кем она хочет — не ребенком, нуждающимся в опеке, но взрослой женщиной, способной принимать решения, готовой помогать, готовой разделить его труд. Нынче Глава давал ей это право и не собирался более его лишать. А потому от неё, в ответ на это доверие, требовалось теперь помнить о том, что за глупые порывы будет совсем иной спрос. Поэтому на его вопрос Клёна ответила не сразу, а лишь после нескольких мгновений раздумий. Конечно, душа рвалась! Хотелось быть там, где Фебр, хотелось знать, что с ним делают, хотелось не томиться в безвестности, но…
— Нет. Боюсь помешать, — ответила девушка.
Она и вправду могла с непривычки поплыть рассудком и упасть без памяти. До того ли будет целителями? Поэтому, как ни надрывалось сердце, Клёна сделала над собой усилие, подчиняя любовь здравому смыслу.
Отчим коротко кивнул, повернулся к одному из старших ребят, сказал:
— Спускайтесь. Ихтору скажи, я следом приду.
Юноша кивнул, подхватил рукой в толстой войлочной рукавице котелок с кипятком и вышел. Остальные потянулись следом. В лекарской стало пусто и тихо. Клесх повернулся к падчерице и произнес:
— Ты должна понимать — он может умереть. Будь к этому готова.
Клёна опустила голову и глухо ответила:
— Буду.
Отчим не сказал больше ни слова. Когда дверь лекарской хлопнула, Клёна огляделась. Просторная зала показалась ей домом, внезапно лишившимся хозяев, брошенным и осиротевшим — лежал на скамье сенник со смятой волглой простыней, громоздились на столах горшки из-под зелий и отваров, бурыми комьями валялись в ведре грязные повязки…
Девушка засучила рукава рубахи, взяла стоящую в углу корзину и принялась складывать в неё все то, что нуждалось в стирке.
Ожидание тянется быстрее, если не сидеть без дела.
В каменной зале, куда её привел Глава Цитадели, было холодно. Ярко горели светцы. На длинном столе, застеленном чистой рогожей, лежало изуродованное нагое тело — истощённое, чёрное от побоев и ран.
Послушники стояли вдоль стен и жадно смотрели на холодно мерцающие железные пилы, ножи, сцепы, разложенные
Ихтор и Руста в кожаных фартуках и с закатанными выше локтей рукавами рубах были похожи на мясников.
Фебру дали выпить какой-то настойки, чтобы унять жар, от которого ратоборца сотрясал озноб. Теперь вой лежал, безучастный ко всему и медленно водил по сторонам мутными глазами, словно пытался кого-то разглядеть, отыскать хоть одно знакомое лицо. Но все люди вокруг сливались в разноцветные пятна…
Мара с любопытством посмотрела на троих стариков, устроившихся чуть в стороне и жадно наблюдающих за ней и Главой, который её привел.
— Ишь ты, сколько вас тут! — весело сказала Ходящая. — Я до стольких и считать не умею.
Клесх ничего не ответил на это её замечание, только взял за локоть и подвел к столу, на котором лежал израненный ратоборец.
— Делай, что обещала.
Мара посмотрела на Ихтора. Ей казалось сомнительным то, что человек с одним глазом может быть хоть как-то полезен в подобном деле. Руста у Ходящей вызывал куда больше доверия. Глаза у него два, да и выглядит помоложе обезображенного целителя. Однако, по всему судя, главный среди этих двоих был все же Ихтор. Поэтому волчица обратилась к нему:
— Я, когда Дар отпущу, он как одеревенеет. Будто умрет. Даже сердце станет через раз трепыхаться. Вот тогда и отсекай. Ну и что ты там ещё будешь делать — делай. Потом, как скажешь, я руку отниму, и он очнется. Но учти. Больно ему станет. Очень.
— Не станет, — сказал Руста.
А Ихтор спросил:
— Сколько времени у нас? Сколько Дар держать сможешь?
Ходящая задумалась на миг, а потом ответила:
— Оборота три. Мы шли долго. Истощилась я. Другой раз смогу хоть до вечера. Нынче — нет.
Лекарь кивнул.
Мара склонилась над Фебром и заглянула в мутные от боли и сонных трав глаза.
— Эх ты, уродище патлатое… — прошептала она. — Держись уж, не помирай. Рано.
С этими словами волчица мягко провела рукой над лицом Охотника.
В светлых глазах промелькнуло короткое узнавание…
— Как тебя зовут, помнишь? — тихо-тихо прошептала Мара, склонившись к самому уху ратоборца.
Сухие потрескавшиеся губы шевельнулись:
— Фебр.
Прохладная легкая рука легла на потный лоб, скользнула от бровей к волосам, стирая испарину.
— Страшная ты образина…
Он знал, что последует за этим. Вспышка зеленого света. Холод. И темнота.
Так и случилось.
Ходящая положила ладонь на бедро ратоборца. Тонкие пальцы бледно сияли.
— Режь, — сказала оборотница Ихтору. — Он ничего не чувствует. И крови не будет. Режь смело.
…Мара сбилась со счету, сколько раз меняли лучины, поддерживая яркий свет. Много. Очень много. Её ладони, лежащие — одна на лбу ратоборца, другая на его бедре — отяжелели, сделались будто каменные. Дар Ходящей перетекал в тело человека, и она казалась себе руслом реки, по которому устремляется ледяной поток. Мара утратила счёт времени, только наблюдала отрешённо за работой целителей.