Пленники рубиновой реки

Белов Александр Александрович

Когда Женька затихал, оказавшись провалившимся по грудь, на его плечо садился крупный ворон. Птица смотрела на Марка глазом вареной рыбины: белым и вздувшимся. И всякий раз он просыпался от громкого клекота, рвущего мертвую тишину.

Сон был настолько реальным, что какое-то время после пробуждения Марк ощущал холод той ночи, а в нос забивался запах речной воды и ила. Вот только река в том месте давно пересохла, и вода в ней собиралась исключительно дождевая. Хотя и тут были свои странности. Дождь в ту злополучную ночь лил как из ведра, и все же они проваливались в зловонную жижу максимум по

колено, перебираясь через старое русло. Не могло налить столько воды, каким бы сильным ни оказался дождь. Тогда Марк не придал значения, мало ли откуда пришла вода, может, там ключи подземные сохранились. И ощущение ледяных пальцев на щиколотках не могли быть реальными. Страх создал монстров, которых на самом деле не существует.

Он о многом хотел расспросить Нику тогда, но она вдруг замкнулась, сделалась отстраненной, даже пугливой, и когда родители велели собирать вещи, Марк не стал противиться. Так было лучше. И никакая сила не смогла бы удержать его.

Из окна поезда он увидел яркую рыжую макушку, пробирающуюся через толпу провожающих. Высунулся в окно, едва не вывалившись на перрон, когда макушка вдруг исчезла.

Показалось.

Не могла Ника оказаться там. Для нее Марк Воронов остался по ту сторону пересохшей реки, на заброшенном кладбище ведьм.

– Я ошиблась, Марк. – Ее слова ранили, едва достигнув ушей. Слова не наивной девочки, а в один миг повзрослевшей женщины. Она не играла роль, как часто делают подростки, подражая кому-то из взрослых, она искала нужные аргументы, но не смогла смягчить удара. – Так будет лучше, если мы не станем больше встречаться. Если бы я могла, я бы уехала, чтобы не попадаться тебе на глаза, но здесь мама и Мишка. Я так не могу.

Он не понял.

Обиделся, даже разозлился. Ничего ведь не изменилось. Почему они должны страдать из-за других?

Не понял он и полученного спустя полгода письма. Ника издевалась над ним, намеренно причиняла боль. Он ведь пытался ее забыть, а она взяла и напомнила о себе. Зачем? Хотела ударить еще больнее?

Ника любила его, он точно знал, что любила. Ей даже говорить об этом не нужно: прикрывая глаза, вспыхивая румянцем щек, а потом смотреть и ждать ответного признания.

Он не думал, что сможет забыть рыжую занозу, впившуюся в самое сердце. Слишком уж зудела оставленная ею рана.

Не думал, но забыл. Похоронил воспоминания о ней одной под грудой новых впечатлений.

У него было много женщин. Разных. И каждой он по-своему увлекался. Но никогда больше Марк Воронов не позволял себе увязнуть настолько, чтобы превратить свои чувства в одержимость, как было с рыжей Вероничкой. Он пообещал себе не подпустить ни одну даму дальше выстроенной границы, чтобы та не смогла царапнуть хищными коготками чувствительную душу.

Но сдержать данного себе обещания не смог.

Амалию Марк увидел на сцене в образе античной богини и понял, что пропал. Она ворвалась в его судьбу освежающим бризом, вышла прекрасной и обнаженной из пены морской. Ее губы хранили пряный, солоноватый привкус, а в глазах растекалось бесконечностью ночное южное небо.

Обласканный вниманием поклонниц, Марк думал будто бы давно выработал иммунитет к женским чарам. Амалия же плевать хотела на его убеждения.

Победа над ним далась ей легко, без каких-либо усилий.

Иногда Марку казалось, что он видит в ее глазах удивление: «Как, ты еще здесь?» То, что чувствовал тогда, он даже идентифицировать не брался. Много раз хотел уйти, прекратить бесконечную пытку, совершенно точно зная – она даже не заметит его отсутствия.

Амалия никогда не давала ему повода думать будто без него она вдруг пропадет или проронит хотя бы слезинку. Каждое ее слово, каждый, даже самый мимолетный жест сквозили пренебрежительной снисходительностью кошки.

Она не обещала верности и, как любая уважающая себя кошка, могла надолго пропадать, не обременяя себя последующими объяснениями. Воронов сходил с ума, метался по пустой квартире загнанным хищником, бил посуду и переворачивал мебель в бессильной ярости. Но стоило Амалии оказаться на пороге, как он сразу превращался в ручного зверька, ластился, шептал на ушко всякие глупости.

Амалия запрокидывала голову, выпуская сквозь разомкнутые губы полный желания стон, и Марк терял над собой контроль. Он целовал пульсирующую жилку на шее, чувствуя горький привкус парфюма, оставлял бесстыжие отметены страсти. Она обязательно отругает его, пожурит словно нашкодившего ребенка. Но это случится потом. Сейчас же он снова не сдержится и набросится, подминая ее под себя, подчиняя собственной силе. Ее тело сделается податливым и хрупким лишь на минуты близости, и Марк станет гнать мысли о том, что его используют как машину для удовлетворения похоти.

Пусть.

Лишь бы она все так же запрокидывала голову, подставляя шею под его поцелуи.

Однажды Амалия ушла и ее не было очень долго. Он ждал, боясь подойти к телефону и набрать ее номер. Он уже поступал так когда-то и услышал в ответ: «Воронов, ты серьезно?»

Тот же самый вопрос он задавал сам себе много раз:

– Воронов, ты серьезно?

Она дала о себе знать спустя почти четыре месяца, когда он совсем отчаялся и стал похож на серую тень, слоняющуюся по пустой квартире.

В дверь позвонили. Чумазый мальчишка со стопкой перекинутых через руку газет, смотрел пристально и чего-то ждал, будто позволяя себя рассмотреть, запомнить. Смешная кепка, съехавшая набок, растянутый, побитый молью и временем свитер. Гость словно явился из прошлого, смотрел на него помятого и небритого равнодушно и чуточку надменно.

Смотрел глазами, залитыми бесконечностью густой южной ночи.

Как-то сразу стало ясно, почему Амалия никогда не оставалась у него на ночь и куда так надолго исчезала. Пацана он тоже узнал. Видел его в том самом спектакле, где блистала его мать в образе античной богини.

Амалия решила уйти красиво. И Марк не посмел ее за это осудить. Весь их роман был затянувшимся спектаклем с таким вот скомканным и предсказуемым финалом.

– Дяденька, – пацан заговорил хорошо поставленным голосом, – у меня для вас новости.

Пацан запустил руку в карман и протянул Марку клочок бумаги, небрежно оторванный, с неровными краями-зазубринами.

Пока Воронов силился прочитать несколько слов, которые, как назло, расплывались и путались, не позволяя уловить смысл, мальчишка исчез. Внизу гулко хлопнула дверь подъезда.