Пленники вечности
Шрифт:
— Толково занимаете, — усмехнулся князь. — Будь я Кестлером, уже валялся бы мертвее мертвого у подгоревшего кулеша.
— Дивное дело, — назгул рассматривал собеседника, словно заморскую диковинку, — увидеть князя так далеко в поле.
Тот насупился.
— Когда Казань да Асторокань брали, или ногайца по шляху гнали — не в диво было князей ратникам видать. Проказа какая головы воеводам нашим выела, сидят во Пскове да Ругодиве, разумеют — казачки да стрельцы сами немца одолеют, без них, пресветлых.
— А
Ангмарец давно подрастерял робость перед знатными особами. Во-первых, общение с самим Басмановым, во-вторых — фронтовая обстановка.
Воевода огляделся и двинулся было к бревну, но его опередил один из ратников, взгромоздивший на поваленный ствол седло.
На него и сел Серебряный, поигрывая ногайкой и разглядывая воинов Легиона, вернувшихся к своим бивуачным занятиям — кто завалился под куст с мешком под головой, кто кинулся спасать угасающие костры и пропадающую кашу.
— Вольница у тебя, боярин, — сказал он наконец, и по тону нельзя было сказать, осуждает он ее, или даже приветствует, — словно у казачков.
— Так казачью работу и выполняем, — сказал назгул, устраиваясь напротив князя.
Увидав это, Серебряный покачал головой:
— Точно не ходил на стругах? Вон и сидишь, ровно засечник или мордвин.
«Ну и осел, — в сердцах отругал себя ангмарец. — Еще бы в индийскую падмасану уселся».
— От засечников набрался, — буркнул он неопределенно. — А про нас у Зализы из Пустоши Северной следует спрашивать, или у князя Басманова.
— Эк хватил… — Серебряный сунул нагайку за отворот сафьянового сапога. — У Басманова! Ну, полно, не желаешь о себе гутарить, так и не надо.
«Интересно, — подумал назгул, — он решил про себя, что я какой-то особо засекреченный опричник? Скорее уж, что я особо боящийся Разбойного приказа казачок из беспредельщиков, типа Аники. Одно хорошо, приставать не стал».
— Про мужа истинного, — заметил князь, — дела говорят.
Ангмарец помолчал, гадая, о ком бы это шла речь.
— Вы с Репниным шли на Ринген, так?
«Это что — допрос? — ужаснулся назгул. — Сейчас спросит — почему тысячи русских парней в земле лежат, а мы живы. Ого-го, рановато мы из кустов вылезли да луки убрали. Уж не вязать ли нас прибыл пресветлый князь?»
Впрочем, он тут же понял свою ошибку. Цельный князь — на какую-то артель? Много чести! Хватило бы и сотни стрельцов о главе с заместителем обозного воеводы, или дюжего дьячка из Разбойного Приказа.
— С корабля нас сняли и прикомандировали… То есть, дали под руку воеводы Репнина. А тот, когда на Ринген шел, отрядил нас немца отвлекать.
Серебряный вдруг вскинул голову и пристально вперился в глаза назгула, да так пронзительно, что тот был вынужден уставиться в траву.
— Да ты никак решил, человече, что я тебя попрекаю? Что велю в железо заковать?
Персонаж бессмертного романа
— Брось, боярин. — Серебряный перекрестился. — Не вижу вины за вами. Из наших никто не уцелел, но немцев тьма осталась живых. Кое-кого казачки в Печорский монастырь на аркане притаскивали. Так что ведомо мне, как вы немца на себя отманивали, давая дорогу Репнину. Богу, видать, неугодно было спасти рингенский отряд, а вы свое дело добре сделали, во славу царя и небесной рати.
«Знал бы ты, где мы видали на той дороге царя и небесную рать…» — подумал назгул.
А рядом топтался Шон, не зная, как правильно обратиться к командиру Легиона, чтобы не вызвать волны кривотолков. Спас ситуацию, опять же, князь.
— Что над душой стоишь? Присядь с нами, — сказал он как-то совершенно по-свойски.
«Неправильный какой-то князь, — подумал назгул. — Видимо, тут как и с Басмановым — в семье не без урода».
Шон пожал плечами и плюхнулся рядом, отчего-то шепотом сказав ангмарцу:
— Собирались выступать ведь, когда туман рассеется.
— А и верно, — хлопнул он себя по лбу. — Ты уж извини, княже…
Серебряный, похоже, был в курсе абсолютно всех маневров в наступающих полках.
— Левое крыло тысяче Хворостынина прикрыть? Не торопитесь, не вышла сотня на дорогу.
— А что так?
Воевода мрачно усмехнулся:
— Приболел тысяцкий.
— И сильно приболел? — чуя недоброе, спросил Шон.
— Сильнее не бывает. На голову укоротился.
— Н-да… Экая хворь приключилась… — только и нашелся назгул.
«Хворостынин то был мерзавец мерзавцем, не жаль ничуть. Но каков хват этот Серебряный — целого тысяцкого укоротил. Когда такие дела творятся, нам, сирым да убогим, следует носа не казать из нор. Лес рубят, как говаривал генералиссимус, щепки летят. Нет, пора нам на флот возвращаться, хватит уже этих сухопутных приколов».
— Пушку утопил при переправе — утаил, — сказал князь, глядя куда-то в редкие клочья тумана, парящие над далеким ручьем. — Потом деревеньку разорил, на дым пустил невесть зачем. Через то добрый стрелец на дороге стрелу в спину получил. Лагерем встал — костры запалил до небес, небось из самого Феллина видно, где рать государева идет.
— И верно, — сказал как всегда бессердечный Шон. — Голова ему лишняя была.
— Тяготила вельми, — серьезно кивнул князь. — Послезавтра явится новый тысяцкий, тогда и тронетесь.
— Выходит — отдыхаем, — встрепенулся Шон, хотя назгул и корчил ему страшные рожи.
— Отдыхать на Москве будем, в палатах, — вздохнул Серебряный. — Надо за ворогом присмотреть.
«Вот и началось опять, — ангмарец про себя чертыхнулся. — Будто без нас некому воевать».
— А казачки на что? У меня два десятка черкесов при конях, остальные пешцы.