Плеть темной богини
Шрифт:
Скорее уж почувствовать всепоглощающую тьму, ту самую, которая из ненависти и страха, из боли и ожидания боли, из зависти и презрения. Грехов человеческих не семь – много, много больше. И все они живут внутри, в той тонкой оболочке, которую обычно называют душой.
У Магды вот души не осталось – чернота одна, и нечего пускать в нее чужих.
– Это не ненависть, это обида, – Рыцарь, который звездочет и ангел, подошел, присел на корточки и, взяв Магдины руки, сказал: – Обида и ревность. Обыкновенные, человеческие. Понимаешь? И она не виновата, что так вышло. И ты не виновата. Вам нужно
– Уже встречались…
– Нет, не для того, чтобы требовать, а для того, чтобы поговорить, рассказать. Ты – ей, она – тебе. Поверь, у всех есть своя темнота, но не все умеют с ней управляться.
И именно в эту минуту сомнений, нерешительности и Магдиной незащищенности зазвонил телефон.
– Возьми трубку, – велел Петр. – И если это она, то…
– А ты поедешь со мной? Это… это небезопасно, если Григ увидит, если он узнает… он уже убил… он ревнивый.
– Я не боюсь. И ты не бойся. Возьми трубку.
И Магда, нехотя высвободив руки, взяла.
Этот дом некогда находился на окраине города, на самой границе его, где серый вал новостроек обрывался и начинались поля. Вероятно, прежде они тянулись до горизонта, радуя по весне глаз зеленью, а по осенним дождям расползаясь коричнево-черным, раздражающим месивом. Летом они золотились зерном, зимой – белели снежными простынями, но всегда, в любую пору года оставляли ощущение свободы и бесконечности мира. Теперь же на месте полей стали дома – серые и желтые, частью старые, частью – новые, построенные столь тесно друг к другу, что окна глядели в окна.
От былых просторов остался асфальтовый пятачок автостоянки, огороженный сеткой, да пустырь с темным котлованом, в котором виднелись серые горбы труб.
– Нам, кажется, туда, – оглядевшись, Петр указал на ближайший из домов. – Идем, ты же не боишься?
Бояться? Чего Магде еще бояться? Ну уж точно не разговора. Но вот странно – леденеют пальцы, немеют губы, и в голове одна-единственная мысль: это ошибка. С самого начала, с вечера вчерашнего ошибка, которая от каждого последующего действия ее становится больше, грозя изуродовать то, что еще не изуродовано в жизни.
– Идем, идем… – торопит Рыцарь. И Магда покорно торопится, Магда старается не смотреть по сторонам.
Она и домой возвращалась вот так же, глядя под ноги. Нет, не бегом – бежать нельзя, тогда засвистят, заорут, кинутся следом, поддаваясь древнему инстинкту догнать убегающего. Спокойно. Не обращая внимания ни на смех, ни на шепот, ни на крик:
– А у тебя мамка – психушка!
Дойти до подъезда, хлопнув дверью, отсекая этим звуком все иные, остановиться, вдохнуть поглубже и промедлить на секунду-две, прежде чем коснуться старых, треснувших перил.
– Магда, все хорошо, я с тобой, – Рыцарь-звездочет взял под руку. – Ты здесь бывала?
Нет, не бывала, точнее, не здесь, но в месте, которое похоже на этот двор, как отражение. В лавке, клумбах, вычерченных куском мела классиках на асфальте.
И в подъезде пахнет вот так же, немного хлоркой, немного котами, но больше всего – характерной сыростью, которой тянет из подвала.
– Нам на четвертый, – он тянет за собой, не позволяя полностью уйти в воспоминания. Наверное, это хорошо,
– Давай вот ты вдохнешь, сосчитаешь до десяти, и тогда мы постучим, – предложил Рыцарь, уже только Рыцарь, в котором не осталось ничего забавного и смешного. Сейчас он был серьезен.
А способ? Откуда он способ знает? Хотя… его все знают и тайком пользуются. И Магда тоже воспользовалась. Вдохнула и быстро-быстро сосчитала про себя:
– Раз, два, три, четыре… – четыре ступеньки серые, а пятая с крапинами белой краски, пролитой некогда и въевшейся насмерть.
– Пять, шесть, семь… – в семь лет она поняла, что Старуха – не просто старуха, но мать, которую нужно было уважать. Если не уважать, то отец злился. И если уважать – злился.
– Восемь, девять… – в девять Магда попробовала убежать. Нашли. Вернули. Пороли. Больно было. А старуха смеялась, старуха сказала, что от стигийских псов нельзя сбежать.
– Десять.
В десять Магда узнала про Плеть и решила, что когда снова убежит – а она убежит обязательно, – то сумеет найти Плеть и подчинить всех.
Стигийские псы отстанут, и Магда будет свободна.
Пальцы коснулись липкой поверхности звонка, нажали, и радостный треск разорвал и эту цепочку воспоминаний.
Дверь открылась немедленно.
Эта квартира одновременно и походила, и отличалась от той, в которой обитала Юленька. Общим в них было то особое музейное запустение, когда при кажущемся порядке чувствуется, что порядок этот – сугубо внешний, показательный, призванный создать иллюзию жизни, но на самом-то деле с задачей не справляющийся.
Впрочем, с самого начала Илья подозревал нечто подобное. Или даже не так, с самого начала он вообще сомневался, что квартира существует: времени-то прошло преизрядно, а значит, высока вероятность, что квартиру продали, обменяли или вообще снесли вместе с домом и районом. Но нет, был район – пестрый, мозаичный, сочетающий и новое, и старое, и оттого суетливый и даже нелепый в архитектуре своей. Был дом – пятиэтажка с битумной крышей да гнездами-балконами на обе стороны. Был подъезд, и была квартира. И замок, и ключи, подошедшие к замку, и скрип открывающейся – пришлось приложить усилие – двери. И запах застоявшегося воздуха, в котором тонкой нитью вился чуждый аромат кофе, верно, пробравшийся сквозь вентиляцию из других квартир.
– А тут все как раньше почти! – Юленька щелкнула выключателем, и лампочки, пару раз мигнув, все же не лопнули, но засияли ярким ровным светом. – Тут две комнаты. И кухня.
– И воняет, – Дашка помахала перед носом журналом, предусмотрительно захваченным из машины. – А пыли сколько…
Пыли и вправду было в достатке. Ровным слоем она покрывала блестящую секцию и выставленный в ней хрусталь, обложки редких книг и книжные полки, стеклянную вазу с синими хризантемами и покрытый кружевной салфеткой телевизор. Пыль лежала на полу, собираясь в углах пушистыми серыми клубками, пыль пропитала ковер и теперь при каждом шаге поднималась серым облачком. Пыль проросла в воздухе и забивала легкие, вызывая приступ кашля.