Плевать на все с гигантской секвойи
Шрифт:
Вчера вечером, когда Мишка лег спать, Михаил Петрович дрожащим от страсти голосом спросил:
– Ну теперь ты сможешь пойти ко мне?
Она покачала головой:
– Нет. Я его одного не оставляю.
– Но он же спит!
– А если проснется? Испугается чего-то, а меня рядом не будет.
– Но он же большой мальчик!
– Все равно. Я слишком хорошо помню, как страшно было в детстве просыпаться одной… Какие только ужасы в голову не лезли…
– А почему ты просыпалась одна?
– Потому что моей маме было
– Мне не за что тебя прощать, я уважаю твои материнские чувства, хотя мальчика надо воспитывать по-другому, наверное.
– По-другому я не умею.
– И что же, мы никогда не сможем здесь побыть наедине? – замирая от огорчения, спросил он.
– Ну почему же, утром Мишка носится с другими детьми, они же тут все под присмотром… Да и Сева…
– Он славный, этот Сева, только мне его почему-то жалко, он производит впечатление бесконечно одинокого человека. Он тебе очень дорог, да?
– Он мой лучший друг.
– А подруги у тебя есть?
– Практически нет, была одна очень близкая подруга, она умерла несколько лет назад, другая живет в Аргентине, а так… есть, конечно, приятельницы… А у тебя много друзей?
– Трудно сказать. В последние десять лет жизни всех разбросало. Один мой близкий друг живет в Австрии, другой в Америке… Я очень много работаю, есть коллеги, с которыми приятно проводить время, есть приятели, с которыми я пускаюсь в путешествия, хотя их, пожалуй, можно считать друзьями…
Они сидели вдвоем на балконе, в комнате мирно спал Мишка.
– Марина, ты так и не ответила мне, ты выйдешь за меня замуж?
– Зачем так спешить, мы же не знаем друг друга. И потом, я не разведена, это довольно сложно сделать…
– Я тоже еще не разведен, но разве это имеет значение? Мы же можем быть… можем жить вместе. Давай попробуем?
Помолчав, она ответила:
– Я не имею права на такие пробы, я же не одна. Если у нас с тобой ничего не получится, мы оба это переживем, а для Мишки это будет страшная травма, он и так уже заявил мне, что ты самый клевый и, наверное, его папа был именно таким…
У Михаила Петровича к горлу подступил комок.
– А я всегда мечтал о таком сыне, так почему у нас должно что-то не получиться, Марина?
– Черт его знает, а может, и в самом деле получится? – тихо проговорила она.
И вот сейчас, утром, жизнь казалась ему безоблачно прекрасной. Часа через два, после завтрака, Марина обещала прийти к нему, и при мысли об этом у него замирало сердце и сладко сосало под ложечкой, не говоря уж о других, чисто мужских ощущениях.
Он вскочил, решив, что пробежку тут стоит заменить хорошим заплывом. На пляже в этот ранний час было еще безлюдно. Он с наслаждением бросился в воду, по-утреннему гладкую и
– Привет! – помахал ему Михаил Петрович.
– С добрым утром! Как вода?
– Отлично! Очень бодрит!
– Михаил Петрович, можно вас на два слова?
– Ну разумеется!
– Михаил Петрович, я уезжаю, а Маришечка еще спит, не хочу ее тревожить. Думал оставить ей записку у портье, но вот увидел вас…
– Вы уезжаете так внезапно? Что-то случилось? Может, я могу чем-то помочь?
– Можете. Будьте внимательны к Марине и к мальчику, не заставляйте их страдать. Хотя я уверен, вы хороший человек, может быть, именно тот, кто им нужен, они очень одиноки.
– А вы, часом, не из-за меня решили уехать?
– О нет, просто благодаря вашему приезду я смогу осуществить свою давнюю задумку… Я не хотел бросать Маришечку одну… Но коль скоро вы здесь…
– Не волнуйтесь, Всеволод Александрович, я о них позабочусь. Хотя мне жаль, что вы уезжаете, и Марина наверняка огорчится.
– Еще два слова: Михаил Петрович… Марина мне призналась вчера, что вы хотите жениться на ней…
– Мечтаю!
– А если все у вас сладится, вы не станете возражать против нашей с ней дружбы?
– Помилуйте, Всеволод Александрович, я же цивилизованный человек, – воскликнул Михаил Петрович, – у меня нет на этот счет никаких предрассудков!
– Спасибо, Марина очень много для меня значит…
– Как и вы для нее, я уж это понял.
Они обменялись крепким рукопожатием. И Сева быстро ушел.
– О господи, Миша, это ты?
Он оглянулся. Перед ним стояла близкая приятельница его жены.
– Танечка, какими судьбами?
– До чего ж я рада тебя видеть! А Викуша тоже здесь? Или ты тут греховодничаешь?
– Именно! Именно греховодничаю! А потому надеюсь на твое молчание!
– О, мое молчание дорого стоит, Мишенька!
– И сколько же?
– Надо подумать, чтобы не продешевить! Но предварительно хочу взглянуть на даму сердца. Впрочем, что это я, дамой сердца у тебя всегда была и остается Вика, а тут дамы совсем другой части тела, да?
Ему вдруг стал нестерпимо противен этот разговор, этот тон, никогда прежде не раздражавший его, а сейчас вызвавший приступ мутной тошноты, и он резко сказал: