Плевенские редуты
Шрифт:
На столе Марина ждал приготовленный молодой мачехой завтрак, прикрытый белоснежной салфеткой. Мать умерла от злокачественного малокровия три года назад, отец очень скоро женился на хорошенькой бесприданнице, и теперь та заискивала перед взрослым пасынком, всего на пять лет младше ее.
Большие настенные часы пробили полтакта. За желтой тюлевой занавеской на окне виднелись черешни.
Грузно ступая и неся впереди себя огромный живот, в комнату вошел отец. Он встал рано и, конечно же, успел побывать на ковровой фабрике, в мастерской, где изготовляют котлы.
Увидев сына за столом так поздно, Жечо нахмурил белесые брови,
— Долго нежишься!
Но, решив в первый день приезда сына не докучать замечаниями, сел за стол напротив, налил себе в кружку молока с густой пенкой. Пальцы рук его обросли кустиками волос, казались измазанными кирпичной пылью. Издали донеслась канонада.
Жечо встревоженно повернул к окну плоское лицо. При этом его большие, в щетине, уши словно бы подвернулись немного вперед, а белая шишка за ушами напряглась.
— Хорошо, что ты едешь в Плевну, — сказал он и, вытащив из кармана клетчатый платок, трубно высморкался, — русские джанибеты [4] могут появиться здесь.
Жечо помолчал, снова прислушался.
— Запомни мои слова: деньги делают человека человеком, благородным челеби, эфенди. Имеешь их — тебе и почет и вожжи в руки.
Марин промолчал, но внутренне был вполне согласен: он не раз видел, как должники заискивали перед отцом, кланялись ему, называли благодетелем. Но тут же вспомнилось и другое: как плевал с презрением в сторону их дома тот крестьянин, что живет в крайней хате села.
4
Мерзавцы (тур.).
Словно угадав его мысли, отец продолжал:
— А если какая-нибудь нищая шваль, как этот шелудивый пес Ивайло Конов из Царевца, захочет камень в руки схватить, то выложишь несколько монет перед Мехмед-пашой, и его зал тип быстро утихомирят сволочь! Ты слышал о семье джелепчиев [5] Чалыковых? Захотели — и сменили пашу. А какой дворец построили в Филиппополе!
О миллионерах Чалыковых Марин, конечно, слышал. Они прибрали к рукам почти всю торговлю скотом в стране, монопольно отправляли в Константинополь огромные партии овец, кожи, рога. Их овчары сопровождали многотысячные стада на зимовку во Фракию.
5
Торговцы скотом — прасолы (тур.).
Ну, еще бы не слышать и о главном джелепчие Чалыкове, у которого в подчинении находились вооруженные охранники скота, одетые в особую форму, мясники, пастухи, счетчики.
Не понимая, для чего завел этот разговор отец, Марин сказал:
— Конечно, слышал…
— О-о-о, это ум! Ты думаешь, богатые болгары не нужны султану? — Он привычно покосился на большой портрет Гамида над камином: если, не дай бог, придут русские, его сразу же надо снять. — Еще как нужны! Мы здесь опора султанского порядка. Без нас все расползлось бы. На одном кнуте да ятагане не удержишься. А перед богатым болгарином любой турецкий чиновник на цыпочках ходит, ждет от него выгоду. И свои лебезят, выю гнут… Будь послушен, Марин, и я сделаю тебя всесильным.
Марин внутренне напрягся: «Ну, я уж как-нибудь найду применение капиталам».
— А пока я написал письмо эфенди
Во второй половине дня Марин решил пойти в город, пофланировать. За воротами он встретил высокую, с прекрасным цветом лица, молодую крестьянку, не однажды и прежде приносившую в соседний дом фрукты. У нее золотистые волосы ниже плеч, ломкая талия, высокие сильные ноги. Марин уже познал в Истанбуле женщину, и даже не одну. Но те были продажны — оруспу, а эта будоражила воображение своей неиспорченностью, безыскусственностью. Дитя природы. В свои прошлые приезды Марин пытался заговорить с девушкой, но она не желала знакомства и тем понравилась ему еще больше. Стороной Марин узнал, что она — дочка должника отца Конова и зовут ее Кремена.
— Здравствуйте, знакомая незнакомка, — вкрадчиво произнес Марин и приподнял светлый котелок над головой. В летнем костюме французского покроя он чувствовал себя изящным, стройным, неотразимым.
Но и на этот раз девушка прошла мимо, не ответив, и скрылась в воротах соседнего дома. «Дикарка, — сердито подумал Марин, — знала бы ты, что перед тобой завтрашний миллионер. Еще будешь гордиться, что он остановил на тебе внимание».
На главной улице оживленно. Несколько болгар сгрудились недалеко от часовни, у забора, на котором гвоздями прибиты два картонных листа.
На одном из них Марин прочитал:
«Фирман Султана Гамида к оттоманским населениям и к европейским державам, от 26 апреля 1877 г.
…Европа, которая в интересах человеколюбия… трудилась с жаром и постоянством, чтобы отвратить эту грозную случайность, без сомнения имеет право решить, на которое из двух государств должна пасть ответственность за войну и за бедствия с ней сопряженные.
…Россия, после тщетных усилий ослабить и унизить Оттоманскую империю подчинением ее чужеземной опеке, приступает ныне к удовлетворению оружием своей честолюбивой политики.
Она найдет на пути своем целый народ, вооруженный для охранения своего домашнего очага…
Нападающий на Турцию есть враг также христианских населений, как и мусульманских… Он осмеливается заявить, что вооружился для покровительства христиан. И это в ту самую минуту, когда конституция, самая полная, какую только может пожелать свободная страна, провозглашает принцип равенства…
…В век просвещения, цивилизации и справедливости великая держава внесла в соседственную империю меч и огонь… Вся нация, сомкнувшись вокруг Султана, уверенная в торжестве справедливейшего из всех дел, готова сражаться за свою независимость.
Да ниспошлет Аллах успех правому делу!»
Марин усмехнулся: «Самая полная конституция… принцип равенства…»
В прошлый приезд домой он видел собственными глазами, как начальник систовского конака Мехмед-паша приказывал болгарам целовать дуло его ружья. Мехмед пировал со своими чалмоносными дружками и, тыча ружье в губы покорно склонявших головы людей, кричал:
— Райя! Стадо!
Для «просвещения народа» они выпускали полицейскую газету «Едирне».
Нет, эта жизнь с хомутом на шее даже для него невыносима!