Плевенские редуты
Шрифт:
На втором листе, датированном 1 мая 1877 г., болгарская экзархия в Царьграде призывала болгар, находившихся под скипетром османов, молиться о даровании победы оружию султана:
«Всевышний бог, который все на свете совершенно устраивает и который мудро управляет судьбами человечества… соизволил по непостижимому своему помыслу поставить уже столько веков тому назад наш народ под могущественную власть оттоманских государей.
Апостольские заповеди предписывают иметь повиновение к установленным властям. Берегитесь, как огня, злонамеренных и зломыслящих
Отечески и пастырски увещеваем… добровольно, ревностно и самоотверженно помогать Султану… молиться денно и нощно о здравии и благоденствии его…
Филиппопольский Панарет.
Доростольский и Червенский Григорий.
Самоковский Доситей».
За спиной Марина раздалось фырканье, и чей-то молодой голос насмешливо сказал:
— До чего благоразумны святые отцы экзархии!
Марин оглянулся. Перед ним стоял молодой человек приблизительно его возраста с шоколадным цветом удлиненного лица. Из-под слегка растрепанных темных бровей пытливо глядели густо-серые глаза. Черного блеска волосы круто вились. На нем аккуратный костюм человека, желающего скрыть свою бедность, но наметанный глаз модника мгновенно отметил дешевизну материала, портновскую провинциальность, неумело завязанный галстук.
— И скажем прямо — елейны, — поддержал разговор Марин, удивляясь не присущей ему откровенности, и с опаской поглядел по сторонам: в Болгарии развелось полно шпионов из своих же. Над страной нависла тень казематов Диарбекира и страшного малоазиатского города Боли, куда отвозили закованных в кандалы болгар.
— Будем знакомы, — протянул руку юноша, — Стоян Русов.
— Марин. Вы систовец?
— Нет, я приехал из Плевны в гости к тетушке и через неделю возвращаюсь домой.
— Какое совпадение! — обрадованно воскликнул Марин. — А я отправляюсь туда на службу… — Марин немного, едва заметно заикался, скорее, это даже походило на растягивание слов.
Чиркнув спичкой, он раскурил тонкую душистую папиросу, спохватившись, протянул пачку:
— Вы курите?
— Нет, спасибо…
Рядом с ними два горожанина — внешне похожие на чиновников — обсуждали воззвание экзархии.
— Между прочим, — тихо произнес один из них, — наш Мехмед-паша успел унести ноги. «Мне нужен для здоровья климат Истанбула», — объяснил эфенди, уезжая.
Артиллерийская канонада словно бы приблизилась, походила на дальние раскаты грома.
— А земли свои ага продал по дешевке Жечо Цолову, — сказал другой болгарин, и Марин порадовался, что не назвал новому знакомому своей фамилии.
Но в это время вмешался третий систовец в дорогом костюме с золотыми, от часов, брелоками на животе.
— Ждете своего Ивана? — зло спросил он. — Ждете московцев?
— Не зайти ли нам в кафе? — поспешно предложил Марин Русову.
— С удовольствием, — откликнулся Стоян, и они, оживленно разговаривая, пошли к кафе на площади.
Через Дунай Константин Николаевич
Константин Николаевич сделал крюк к селу Царевец — турки называли его Текир — мимо монастыря святой Богородицы. Въезжать в незнакомый город ночью Фаврикодоров посчитал неразумным — и громко застучал ручкой плети в дверь крайней избы. Судя по всему, здесь жил небогатый болгарин.
— Эй, гяуры, открывай! — продолжая тарабанить, кричал по-турецки Фаврикодоров.
Где-то сонно залаяла собака, всполошенно закричал петух. В окне засветилась лучина, и дверь приоткрыл немолодой болгарин в нижнем белье и с вилами в руках.
— Чего тебе? — сурово спросил он ночного пришельца.
Тот сделал вид, что не понимает по-болгарски, и потребовал.
— Коня накорми… Постели… Спать буду, спать! — совал в руки болгарина поводья, показывал, кладя голову на ладонь, как будет спать.
Хозяин хаты Ивайло Конов, тяжело вздохнув, покосился на ятаган за широким поясом у незваного гостя и повел коня под навес во дворе. Возвратившись двумя минутами позже, бросил на циновку подушку, пробормотал мрачно:
— Ложись, чтоб тебе не встать!
Фаврикодоров улегся, спрятав под подушку французский шестизарядный револьвер «Лефоше». Прикоснулся кончиками пальцев к граненому стволу, звездочкам на барабане. Вскоре стал притворно похрапывать.
В соседней комнате зашептались, молодой девичий голос успокаивал:
— Ничего, баща [6] , потерпи еще… Скоро русские придут.
— Сил нет, Кремена…
Пропели вторые петухи.
Фаврикодоров проснулся рано утром, едва зарозовела заря. С порога разглядел владения Конова: изба покрыта соломой, низ выложен камнем. Небольшой сад обнесен плетнем.
Хозяин, мужчина лет сорока восьми, прибирал двор. На болгарине — куртка из домотканого сукна, широкие, подпоясанные красным кушаком шаровары; несмотря на теплынь — барашковая серая шапка, а на ногах — белые носки и опанки из полотна.
6
Отец (болг.).
Дочь хозяина — Кремена, в грубом сукмане-сарафане поверх вышитой рубашки, с простеньким браслетом на запястье правой руки, несла на коромысле воду из колодца в избу. Была девушка светловолоса, зеленоглаза, сильна и на постояльца глядела с неприязнью. У нее лицо с тем легким загаром, что встретишь только у сельских девушек, словно бы солнце к матовости осторожно прибавило негустой коричневый тон.
Фаврикодоров решился. Когда отец и дочь вошли в комнату, он оказал на чистейшем болгарском языке: