Плевицкая. Между искусством и разведкой
Шрифт:
Не может же так быть, чтобы судьба подразнила сбывшейся мечтою, а потом отняла?!
Во всяком случае, у Надежды Плевицкой до сих пор все мечты сбывались по-настоящему!
"Весной я пела в Ливадии. Я и мои друзья втайне беспокоились, что Государыня не оценит простых русских песен. В десять часов вечера, после обеда, в большом дворцовом зале я ожидала наверху выхода Их Величеств. Тогда в Ливадии гостил брат Государыни. Ровно в десять раскрылись двери и вышел Государь под руку с Государыней. Ее брат повел Ее к приготовленному креслу, а Государь подошел ко мне. Он крепко
— Вы волнуетесь, Надежда Васильевна?
— Волнуюсь, Ваше Величество, — чистосердечно призналась я.
— Не волнуйтесь, здесь все свои. Вот постлали большой ковер, чтобы акустика была лучше. Я уверен, что все будет хорошо. Успокойтесь.
Его трогательная забота сжала мне сердце. Я поняла, что Он желает, чтобы я понравилась Государыне.
Сначала я так волновалась, что в песне "Помню, я еще молодушкой была" даже слова забыла. Заремба мне подсказал. После третьей песни Государыня послала князя Трубецкого осведомиться, есть ли у меня кофе. Все присутствующие знали, что это милость и что я нравлюсь Ее Величеству. В антракте Государыня беседовала со мной, говорила, что грустные песни ей нравятся больше, высказывала сожаление, что Ей раньше не удавалось послушать меня. Государыня была величественна и прекрасна в черном кружевном платье, с гроздью глициний на груди.
Государь подошел ко мне с Ольгой Николаевной. Он пошутил над моим волнением, из-за которого я забыла слова, и похвалил Зарембу за то, что он подсказал. Государь сказал, что Он помнит мои песни и напевает их, а Великая княжна подбирает на рояле мои напевы. Я ответила, что все мои напевы просты, музыкально примитивны. Государь убедительно сказал:
— Да не в музыке дело — они родные.
А на другой день я получила из Ливадии роскошный букет. Тогда же старый князь Голицын принес мне фиалок в старинном серебряном кубке. Как известно, у него была коллекция редких кубков".
Шел 1912 год.
Ей исполнилось двадцать восемь лет.
Она была знаменита, богата и абсолютно счастлива.
До сих пор Надежда Плевицкая в душе оставалась все той же отчаянной Дежкой, которая металась от монастыря — к балагану, от деревенского смирения — в кафешантанную безумную жизнь и славу принимала так, как тот кулек с конфетами, который бросили ей когда-то из проезжающей коляски за песню о солдатике. Правда, те конфеты были слаще ее нынешней славы… Но все равно: она оставалась ребенком. С детскими желаниями, главным из которых было похвалиться, отличиться перед своими, перед деревенскими, перед винниковскими: их мнение и впрямь значило для нее больше, чем все аплодисменты московских и петербуржских концертных залов.
Но после знакомства с Шангиным она начала стремительно взрослеть.
От природы талантливая, она впитывала культуру как губка. Но прежде культура была для нее что-то вроде тех украшений с бриллиантами, которых у нее никогда не было и не могло быть, а вот поди ж ты — заработала! Ее просвещали,
Теперь же она начала расти над собой. Она тянулась к Шангину, как цветок тянется к солнцу. Ее Василий действительно был на редкость образованным человеком, всесторонне развитым, с острым аналитическим умом… Он много говорил с ней — и она внимательно, жадно слушала. Ей хотелось постигнуть все, что знает он, и не только для того, чтобы "соответствовать", не для того даже, чтобы быть его достойной, но для того, чтобы лучше, глубже понять его! Чтобы все умные мысли и все возвышенные мечты его стали также и ее мыслями и мечтами! Она безумно любила этого человека… Она хотела жить его жизнью…
Она не знала, как мало времени отвел нм Господь на совместное счастье.
Но — словно предчувствовала!
Потому так спешила любить его. Так стремилась понять.
На Бородинских торжествах в Москве Надежда Плевицкая пела так много, что после концерта у нее пошла кровь горлом.
К счастью, это произошло не на сцене, но концертное платье оказалось испорченным, да и сама она напугалась до полусмерти, решив, что вернулась та, прежняя ее болезнь, но теперь она уже наверняка умирает!
К Плевицкой пригласили одного из лучших докторов — специалиста по туберкулезу, — который нашел у нее всего-навсего разрыв сосуда в горле: от перенапряжения. Легкие были чисты, сердечный ритм соответствовал норме, а кровь уже остановилась сама собой — еще до приезда врача, и все, что оставалось специалисту по туберкулезу, это посоветовать Плевицкой отдохнуть, не петь и глотать лед, чтобы вызвать сужение сосудов.
Но певица, убедившись, что смертельная опасность ей не грозит, пренебрегла всеми его советами: уже на следующий день снова пела в концерте, а лед не стала глотать, боясь простудиться и охрипнуть.
Государю об инциденте докладывать не стали, но Он в очередной раз был так очарован пением своей любимицы, что прислал ей в подарок роскошнейшую бриллиантовую брошь…
Плевицкая решила хранить эту брошь до конца своих дней. Но — не сохранила. Не по своей вине…
Тогда, в 1912 году, легко было принимать решения "на всю жизнь" и давать торжественные клятвы.
Тогда ничто еще не предвещало надвигающейся грозы, готовой обрушиться и разрушить, и смести все на своем пути, и унести тысячи и тысячи человеческих жизней…
Если бы Надежда могла знать или хотя бы доверяла предчувствиям, она бы ни на миг не расставалась со своим возлюбленным, все концерты свои забросила бы, забыла бы славу, для него одного бы пела, рук его из своих рук не выпускала, глаз своих от его глаз не отрывала… Но — не знала она, не могла знать! А предчувствиям до конца не верила, потому что всегда была храброй оптимисткой и старалась не поддаваться даже реальным страхам, не то что неосознанным, исподволь закрадывающимся в душу!
И вот она рассталась с Василием Шангиным и отправилась в очередное концертное турне…