Плоды просвещения
Шрифт:
Профессор. Разумеется! Разумеется! Да вы спросите.
Леонид Федорович. Николай! Или ты желаешь...
Таня стучит два раза.
Профессор. Слышите? Очевидно, очевидно!
Леонид Федорович берет перо и выходит.
Таня стучит, играет на гитаре и гармонии и лезет опять под диван. Леонид Федорович возвращается. Семен потягивается и прокашливается.
Леонид
Профессор (поспешно). Доктор, доктор, пожалуйста, температуру и пульс. Вы увидите, что сейчас обнаружится повышение.
Леонид Федорович (зажигает свечи). Ну что, господа неверующие?
Доктор (подходя к Семену и вставляя термометр). Ну-ка, молодец. Что, поспал? Ну-ка, это вставь и давай руки. (Смотрит на часы.)
Сахатов (пожимает плечами). Могу утверждать, что медиум не мог делать всего того, что происходило. Но нитка?.. Я бы желал объяснения нитки.
Леонид Федорович. Нитка, нитка! Тут были явления посерьезнее.
Сахатов. Не знаю. Во всяком случае – je r'eserve mon opinion [23] .
Толстая барыня (к Сахатову). Нет, как же вы говорите: je r'eserve mon opinion. A младенец-то с крылышками? Разве вы не видали? Я сначала подумала, что ото кажется; но потом ясно, ясно, как живой...
23
я остаюсь при своем мнении (франц.)
Сахатов. Могу говорить только о том, что видел. Я не видал этого, не видал.
Толстая барыня. Ну как же! Совсем ясно было видно. А с левой стороны монах в черном одеянье, еще нагнулся к нему...
Сахатов (отходит). Какое преувеличение!
Толстая барыня (обращается к доктору). Вы должны были видеть. Он с вашей стороны поднимался.
Доктор, не слушая ее, продолжает считать пульс.
(Гросману.) И свет, свет от него, особенно вокруг личика. И выраженье такое кроткое, нежное, что-то вот этакое небесное! (Сама нежно улыбается.)
Гросман. Я видел свет фосфорический, предметы изменяли место, но более я ничего не видел.
Толстая барыня. Ну, полноте! Это вы так. Это оттого, что вы, ученые школы Шарко, не верите в загробную жизнь. А меня никто теперь, никто в мире не разуверит в будущей жизни.
Гросман уходит от нее.
Нет, нет, что ни говорите, а это одна из самых счастливых минут в моей жизни. Когда Саразате играл, и эта...
Семен (смеется.) Так точно.
Толстая барыня. Все-таки терпеть можно?
Семен. Так точно. (К Леониду Федоровичу.) Прикажете идти?
Леонид Федорович. Иди, иди.
Доктор (к профессору). Пульс тот же, но температура понизилась.
Профессор. Понизилась? (Задумывается и вдруг догадывается.) Так и должно было быть, – должно было быть понижение! Двойная энергия, пересекаясь, должна была произвести нечто вроде интерференции. Да, да.
Леонид Федорович. Мне одно жалко, что полной материализации не было. Но все-таки... господа, милости просим в гостиную.
Толстая барыня. Особенно меня поразило, когда он взмахнул крылышками, и видно было, как он поднимается.
Гросман (Сахатову). Если бы держаться одного гипноза, можно бы произвести полную эпилепсию. Успех мог бы быть совершенный.
Сахатов. Интересно, но не вполне убедительно! – все, что могу сказать.
Явление двадцать первое
Леонид Федорович с бумагой. Входит Федор Иваныч.
Леонид Федорович. Ну, Федор, какой сеанс был удивительный! Оказывается, что землю-то надо уступить крестьянам на их условиях.
Федор Иваныч. Вот как!
Леонид Федорович. Да как же? (Показывает бумагу.) Представь, бумага, которую я им отдал, оказалась на столе. Я подписал.
Федор Иваныч. Как же она попала сюда?
Леонид Федорович. Да вот попала. (Уходит.)
Федор Иваныч уходит за ним.
Явление двадцать второе
Таня одна, вылезает из-под дивана и смеется.
Таня. Батюшки мои! Голубчики! Набралась я страху, как он за нитку поймал. (Визжит.) Ну, да все-таки вышло, – подписал!
Явление двадцать третье
Таня и Григорий.
Григорий. Так это ты их дурачила?
Таня. А вам что?
Григорий. А что ж, думаешь, барыня за это похвалит? Нет, шалишь, теперь попалась. Расскажу твои плутни, коли по-моему не сделаешь.
Таня. И по-вашему не сделаю, и ничего вы мне не сделаете.
Занавес