Плохая мать
Шрифт:
– Знала, – устало отвечала мама, – он тебе сразу сообщил.
– Нет, ты все-таки ведьма, – удовлетворенно кивала Аня, – все верно, он мне сразу сказал. Это ты как узнала? Ольчик, ты мне лучше скажи, мне его бросить? Посмотри еще разок в чашку, а?
– Бросить, конечно, – выдыхала мама, не глядя в чашку.
– А вдруг он разведется? Он говорил, что они с женой не живут...
– Тебя жизнь ничему не учит? Все, иди, мне работать надо.
– А почему ты не уезжаешь? – в очередной раз спрашивала Аня мою маму.
– Потому что я деньги зарабатываю.
–
– Много.
– Как можно было уехать из Москвы? Сидеть здесь, отмораживать матку, терять зубы и молодость... Слушай, Ольчик, давай вместе уедем? Я больше не могу так. А Машка твоя? Ну что она здесь видит? Ты бы хоть о ней подумала...
– Я только о ней и думаю...
Аня сидела и долго вглядывалась в кофейные узоры. Вздыхала, вставала, уходила... И так – почти каждый день, если мама не уезжала.
На самом деле мама умеет гадать на кофе. Ее Варжетхан научила еще в молодости. Только в чашку она даже не смотрит, я же вижу, а куда-то в сторону, продолжая думать о чем-то своем.
– Мам, а как ты узнаешь? – спросила я.
– Тут и знать нечего, – бурчит она.
– А почему ты не гадаешь по-настоящему?
– Не надо.
– Почему?
– Не надо, и все. Не знаешь, чем расплачиваться придется.
Она переворачивает чашку, когда... Когда рука сама это делает.
Мы возвращались в Москву. Мама еле-еле достала билеты. Уже собранные, на чемоданах, застыли на пороге.
– Сейчас, две минутки, кофейку глотну, а то не стою, – сказала мама, глядя на часы, – успеем.
– Мама, мама! Мы же опоздаем, – тормошила ее я.
Мама застыла над чашкой.
– Что-то мне нехорошо, – пожаловалась она, – форточку открой. Сейчас уже поедем.
Мама поставила чашку в мойку, случайно перевернув ее на блюдце.
– Я еще посижу пять минут, – сказала мама.
– Мы опоздаем, – ныла я.
– Не могу. Еще две минутки...
Мы попали в снежную бурю и приехали в аэропорт на пятьдесят минут позже. На наш самолет опоздали. Следующий рейс, на который уже все билеты были выкуплены, – через неделю. Мама упала в кресло.
– Сейчас согреемся и поедем домой. – Она была совершенно спокойна.
Мы вернулись домой. Мама бросила сумки и легла спать. Через час в квартиру ворвалась женщина, через которую она доставала билеты.
– Вы? Здесь? Как? Слава Богу! – закричала женщина и села, тяжело дыша, в прихожей, разрывая на груди пуховый платок, чтобы отдышаться.
Самолет, который улетел без нас, попал в снежную бурю и разбился. Никто не выжил.
Уже поздно вечером я заплакала.
– Что ты? – подошла мама.
– Мне страшно. Мы ведь могли умереть!
– Нет, не могли. Ты в рубашке родилась.
– Это как?
– Так. Все будет хорошо. Ты будешь счастлива. Рубашка тебя сбережет.
Когда умерла бабушка, мы жили на Севере. Мама мне не сказала, что бабушки больше нет. Сказала, что уезжает в командировку. Как обычно. Я узнала, что бабушки нет,
– Почему ты меня не взяла на похороны? – спросила я.
– Зачем? – выдохнула мама. – Не надо тебе это видеть. И запомни – меня похоронишь, нечего на кладбище таскаться. Забудь дорогу к могиле. Чтобы я тебя там не видела.
– Ты и не увидишь, ты будешь мертвая... – огрызнулась я.
Только недавно я ее поняла.
...Я помню одни похороны. Хоронили бабушку. Молодая женщина, дочь, подталкивала к гробу мальчика, внука покойницы. Мама громким шепотом требовала, чтобы сын подошел к гробу, подержался за него и поцеловал лежащую в нем любимую бабушку. Мальчик смотрел так, как умеют смотреть только дети, когда им очень плохо. Он боялся отказать матери – бледной, злой, в черном платке, совсем чужой, и боялся подойти к гробу, где лежит кто-то, отдаленно напоминающий его бабушку. Со странной бумажкой на лбу, которая сваливается, а мать ее поправляет. Этот жуткий густо напудренный манекен, обложенный цветами, нужно целовать в желтоватый лоб. Мальчик стоял и думал, что страшнее: гнев матери или поцелуй трупа? Мать нетерпеливо начала его подталкивать. Мальчик рефлекторно уперся ногами.
– Что ты капаешь? – закричала она в полный голос.
Мальчик резко дернулся. Он держал свечку с бумажной салфеточкой и от страха совершенно забыл, что ее нужно держать ровно. Вокруг гроба стояли люди. Много людей. Они все видели, как мальчик от страха сжался и покраснел. Они все видели, как на мраморный пол потекла струя. Все стояли и смотрели. Ребенок, который считал себя уже большим, дрожал всем своим худеньким тельцем и страдал от первого в своей жизни «позора».
– Что ты делаешь? – первой опомнилась мать и быстро повела сына из ритуального зала, смущенно улыбаясь знакомым. – Ты с ума сошел? Попроситься не мог? – слышался ее голос.
Мать потащила сына и на поминки. Мальчик сидел в центре стола и смотрел, как чужие люди быстро пьют водку, роняют на скатерть салат, краснеют, говорят все громче... Мать уже расслабилась и шепчет соседке, что нарезки нужно было больше, а овощей поменьше. Потом подходит официант и спрашивает, что мальчик будет есть – мясо или рыбу. Мужчина с заплывшими глазами бьет ножом по рюмке и кричит, чтобы все налили. Мальчику подливают в стакан яблочный сок, который он пьет уже через силу, потому что боится сказать, что не хочет...
– Почему ты туда не ездишь? – спросила я маму.
– Не могу. Не выдержу. Сердце остановится.
Она точно не выдержит...
Бабушку хоронили по традициям того села, где она жила. И по тем традициям дочь должна была сутки просидеть в комнате, где стоял гроб.
– Что ты делала? Плакала? – спросила я.
– Ругалась. Скандалила, – ответила мама, – сидела возле гроба и ругалась с ней, как с живой. Все сказала, о чем молчала все годы. Все обиды припомнила. Потом плакала и прощения просила. Я ведь никого не любила. Только ее и тебя. Ради вас и жила.