Плохая собака. Как одна невоспитанная собака воспитала своего хозяина

Кин Мартин

Пока я спускал ее и поднимал обратно, она крутила головой по сторонам, словно маленький перископ, всем своим видом демонстрируя восторг первооткрывателя. В эти моменты она была счастлива. Впрочем, по мере того, как ноша увеличивалась в весе, я все чаще задумывался о том, чтобы сходить к массажисту и попросить вправить позвонки. В конце концов Холеватор прекратил работу.

Холу это не смутило: у нее уже был наготове план Б.

Заключался он в изменении ее ночных привычек. Зенненхунды спят очень чутко, беспокойно постанывая во сне, или же ночь напролет слоняются по квартире в поисках невидимых коров, которые без их бдительного присмотра

тут же убегут в лес. Когда Хола была еще щенком, мы с Глорией разделили обязанности: жена обязалась приучить собаку к лотку и сделать все необходимые прививки, а я взял на себя кормежку и общий уход. В результате именно меня Хола выбрала для своей диверсии.

Начать с того, что к двум годам она завела привычку посреди ночи запрыгивать на кровать и укладываться между мной и женой. Поразительно, что по прошествии трех лет Глория так и не смирилась с этим.

— Она не должна спать с нами в кровати! — возмущалась жена.

— Конечно не должна.

— Это ты ее поощряешь.

— Неправда! Я сплю. Как я могу ее поощрять?

— Ты улыбаешься во сне. И это вводит ее в заблуждение.

На самом деле, если кто и улыбался во сне, так это Глория — пусть и еле заметно. Я всегда считал, что это прекрасно отражает ее характер.

Стоило нам с женой лечь, как Хола устраивалась на полу с моей стороны кровати. Весьма правдоподобно изображая похрапывание, эта зверюга выжидала удобного момента. Кто не знает, зенненхунды дремлют с полуприкрытыми глазами — причуда анатомии, приписываемая двойному веку и наследственному пороку под названием «эктропион», — так что определить, когда они спят, а когда притворяются, трудно, а в нашем случае — невозможно.

Как только мы с Глорией засыпали, Хола рывком плюхалась на кровать и ложилась посередине, что отнюдь не радовало мою дражайшую половину.

— Она что-то против меня имеет, — наконец пожаловалась Глория. — Это раздражает.

— А по-моему, это очень мило. Ты ей нравишься.

— Напротив. Я поняла, чего она добивается.

— Чего?

Глория смерила меня возмущенным взглядом, который прекрасно был мне знаком:

— Ты все равно не поверишь.

— А ты попробуй скажи.

Через пару ночей она все-таки призналась. Я лежал в кровати, потягивая «Элефант» с солодом и листая Агату Кристи; Глория клевала носом, но продолжала поглаживать Холу, лежавшую у нее на ногах.

— Знаешь… она пытается выпихнуть меня из постели, — вдруг услышал я. — Да, спихнуть на пол.

— Не говори ерунды. Просто она большая и все время ворочается.

— Ты проводишь с ней кучу времени. Она ждет удобного случая. Я порчу ей всю картину.

— Перестань, — рассмеялся я. — Что за глупости. Она тебя обожает.

— Она хочет выгнать меня из постели. Это часть ее генерального плана.

— Какого еще плана?

— Она собирается стать хозяйкой в доме. Эта маленькая сучка. О, я ее хорошо изучила. Вылитая Бонни Уэльс из средней школы. Наверняка у нее где-нибудь припрятан дневник, и она там пишет по ночам: «Сенатор и миссис Хола Кин»… Всю ночь выпихивает! Какой кошмар…

— Слушай, тебе надо выспаться. Это просто собака. Она не такая умная.

— О, достаточно умная, — возразила Глория. — Достаточно.

Затем она смерила меня взглядом, в котором, как мне показалось, было простое любопытство.

— Марти, сколько ты сегодня выпил?

— Не знаю. А что?

Пауза.

— Почему бы тебе не заняться йогой по утрам? Тебе вроде бы нравилось.

—

Иногда я прямо чувствую порыв заняться. Но потом ложусь на диван, и все проходит.

Ха-ха. Да я с него и не встаю…

У Глории всегда была наготове новая придумка: йога, вегетарианство, косметические процедуры, промывание кишечника. Список идей все удлинялся. Мне казалось, что это даже мило.

Ни черта это было не мило… По ночам я часто просыпался от всхлипываний, но, думая, что это продолжение какого-то странного сна, переворачивался на другой бок.

Считается, что, беспокоясь о чем-то, мы притягиваем неприятности в свою жизнь. В таком случае я только и делал, что притягивал неприятности. Пока Глория занималась стряпней, а Хола строила планы по завоеванию мира, я пытался продать свою первую книгу. Я писал ее во множестве разных отелей с одинаковым названием «Мариотт» — по утрам, забывая обо всем на свете, прежде чем перевоплотиться в консультанта фармацевтической компании и приступить к дневным обязанностям. Отдел, на который я работал, притворялся, что помогает клиентам принимать важные стратегические решения, а те притворялись, что верят. Дни тянулись бесконечно, вино лилось рекой, и каждая страница приближала книгу к развязке, а мою карьеру — к краху, не обещая ничего взамен.

Собственно, эта книга и привела нас на Манхэттен, в многоквартирный дом в районе Вашингтон-хайтс. Я устроился в рекламное агентство, которое обещало удобный график и меньше командировок, Глория нашла себя в кулинарии, а Хола была немедленно избрана на пост мэра верхней части Вест-Сайда.

Прекрасная жизнь. Идиллия.

И в этот момент с крыши самой высокой башни нам на головы обрушились тысячи голубей.

3

Ворота

«Обычно я напивалась тихо и даже культурно.

Алкоголь постепенно вытеснял из головы все прочие мысли».

(Кэролайн Нэп, «Пьянство: история любви»)

Так и было.

За исключением случаев, когда моя бедная голова растягивалась настолько, что могла вместить в себя целый мир.

Прочтите изложенную ниже историю и мысленно умножьте на десять.

Несколько лет назад в Центральном парке сделали огромную художественную инсталляцию в виде деревянных, задрапированных оранжевой тканью конструкций, сквозь которые предлагалось пройти зрителям. Сооружение называлось «Ворота». А теперь представьте: ранняя весна, прекрасное погожее утро, на деревьях вовсю щебечут птицы… Мы с Холой выгуливаем друг друга вокруг Нью-Йоркского Пресвитерианского госпиталя — навещаем всех ее приятелей-докторов и подружек-медсестер (Холе всегда нравились больницы, потому что работающие там люди знают толк в дорогих, породистых собаках).

На обратном пути, когда я потягивал кофе в кафе, меня могла посетить мысль: слушай, парень, сегодня суббота, ты можешь себе это позволить. Почему бы нет?..

Вскоре я оказывался в ванной с четвертушкой водки. На часах — восемь утра.

Что дальше? Я подолгу сидел, уставившись в одну точку на вентиляционной шахте, и разговаривал с собакой. Которая явно была не в духе.

В общем, все шло по накатанной. Часа через четыре просыпалась Глория, и я приветствовал ее словами:

— Знаешь, дорогая, в парке поставили такую странную оранжевую штуковину… Ворота…